"Чарльз Диккенс. Рецепты доктора Мериголда" - читать интересную книгу автора

в те края, я, бывало, просовывал голову (родительница моя говорила, что в ту
пору ее покрывали льняные кудри, хотя нынче вы нипочем не отличите ее от
старой половой щетки, пока не возьмете эту щетку в руки и не убедитесь, что
это - не я) в докторскую дверь, а доктор всегда радовался моему приходу и
говорил: "А, коллега! Входите, входите, дорогой Доктор. Что скажете насчет
вот этой монетки?"
Никто из нас не вечен, как вы в свое время узнаете; не вечны были и
родитель мой и родительница. Только если не покинешь этот свет разом в час,
тебе назначенный, то покидаешь его частями, и два против одного, что первым
в путь отправится рассудок. Мало-помалу у родителя моего помутилось в
голове, и у родительницы тоже. Помешательство у них было тихое, но все-таки
сильно досаждало семейству, у которого я их поселился. Старикам, хоть они и
доживали свой век на покое, взбрело на ум снова заняться коробейным делом, и
они только и делали, что распродавали имущество этого семейства. Чуть
накроют стол к обеду, мой батюшка сразу начинает постукивать тарелками и
блюдами друг о друга, как это у нас водится, когда мы продаем посуду, да
только сноровку-то он уже потерял и все больше ронял их и бил. В былое время
матушка сидела в фургоне и подавала оттуда товар вещь за вещью своему
старику на подножку; так и тут подавала она ему по очереди все хозяйское
имущество, и торговали они в своем воображении с утра до вечера. И вот,
наконец, родитель, лежа на одре болезни в той же комнате, что и
родительница, вдруг закричал на прежний бойкий лад, промолчав перед тем два
дня и две ночи:
- А вот, друзья-приятели, что в деревне устроили клуб "Соловьев" в
заведенье "Капуста и пух" - не найти бы на свете прекрасней певцов, кабы
только им голос да слух, - а вот, друзья-приятели, заводная фигурка
подержанного старика коробейника, во рту ни единого зуба, а в теле каждая
косточка болит; совсем как настоящий, и так же был бы хорош, если бы не был
лучше, и так же был бы плох, если бы не был хуже, и был бы совсем как новый,
не будь он таким старым. А ну, сколько дадите за старика коробейника,
который на своем веку распил с дамами столько китайского чая, что пара от
него хватило бы, чтобы сорвать крышку с медного бака прачки и зашвырнуть ее
на столько тысяч миль выше луны, сколько от ничегошеньки-ничего, поделенного
на государственный долг, останется для налога в пользу бедных *, на три
меньше, на два больше. Эй вы, дубовые сердца, соломенные людишки, сколько
даете за товар? Два шиллинга... шиллинг... десять пенсов... восемь пенсов...
шесть пенсов... четыре пенса. Два пенса? Кто сказал - два пенса? Джентльмен
в шляпе, снятой с огородного пугала? Стыдно мне за джентльмена в шляпе,
снятой с огородного пугала. Очень мне стыдно, что не хватает у него
патриотизма. А вот послушайте, что я вам еще предложу. Ну-ка, не скупитесь!
Добавлю я еще заводную фигурку старухи, которая вышла за старика
коробейника, да так давно, что, клянусь честью, свадьбу справляли в Ноевом
ковчеге, когда еще единорог * не успел туда забраться и помешать оглашению,
сыграв песенку на своем роге. А ну подходи! Не скупись! Что даете за обоих?
Вот послушайте, что я вам еще предложу. Я на вас не в обиде, что вы не
торопитесь. Ну-ка, кто предложит хорошие деньги, кто не посрамит свой город?
Я тому дам в придачу жаровню без всякой доплаты, а еще одолжу навечно вилку
для гренков. Подходи, не скупись! Кто согласится, тот не прогадает. Отдам за
два фунта! За тридцать шиллингов... за фунт... за десять шиллингов... за
пять... за два шиллинга шесть пенсов! Даже два шиллинга шесть пенсов никто