"Чарльз Диккенс. Путешественник не по торговым делам" - читать интересную книгу автора

представляли собой какое-то допотопное и бессмысленное нагромождение
неприютных чердаков и мансард, доступ к коим можно было найти лишь по крутой
и узкой лестнице, совершенно не приспособленной для того, чтобы поднимать по
ней больных или спускать умерших.
В этих убогих комнатах, одни на кроватях, другие, - очевидно, для
разнообразия, - на полу, лежали женщины во всех стадиях болезни и истощения.
Только тот, кто привык внимательно наблюдать подобные сцены, может
разглядеть здесь удивительное многообразие человеческих характеров, скрытое
сейчас болезнью, общим у всех цветом лица, одинаковым положением тел. На
каждом соломенном тюфяке, словно простившись уже с этим миром, покоится,
лицом к стене, съежившаяся фигура; с каждой подушки безучастно смотрит
неподвижное лицо - углы рта опущены, губы бескровны; и на каждом покрывале
рука - такая вялая и безвольная, такая легкая и в то же время тяжелая. Но
когда я остановился возле какой-то кровати и, обратившись к больной,
промолвил всего лишь несколько слов, что-то от прежнего ее облика проступило
в ее лице, и "гнилые палаты" сделались вдруг столь же разноликими, как и
весь божий свет. Больные казались безразличными к жизни, но никто не роптал,
а те, кто мог говорить, сказали, что для них делают здесь все, что возможно,
они окружены внимательным и усердным уходом, и хоть страдания их тяжелы, им
не о чем больше просить. Жалкие комнаты были, насколько это возможно в
подобном помещении, чисты и хорошо проветрены; если их запустить, они за
неделю превратились бы в источник заразы. По другой чудовищной лестнице я
поднялся за бойкой смотрительницей еще на один чердак, немного получше,
отведенный для слабоумных и душевнобольных. Тут по крайней мере было светло,
тогда как окна предыдущих палат были величиной со стенку птичьей клетки, что
мастерят школьники. Камин здесь был загорожен массивной железной решеткой, и
по обе стороны от нее торжественно восседали две пожилые леди, на лицах коих
можно было прочесть слабые следы чувства собственного достоинства -
наипоследнейшее проявление самодовольства, какое только можно обнаружить в
нашем удивительном мире. Они, как видно, завидовали друг другу и все свое
время (как и некоторые другие, чьи камины не загорожены решеткой) тратили на
то, чтобы размышлять о чужих недостатках и с презрением наблюдать за
соседками. Одна из этих двух пародий на провинциальных дворянок оказалась на
редкость разговорчивой и сообщила мне, что мечтает посетить воскресное
богослужение, которое, по ее словам, всякий раз, как ей выпадает счастье на
нем присутствовать, приносит ей величайшее утешение и отраду. Она болтала
так складно и казалась существом таким веселым и безобидным, что была бы,
подумалось мне, истинной находкой для судьи из восточной части Лондона; но
тут я узнал, что во время последнего посещения церкви она извлекла заранее
припасенную палку и принялась обхаживать ею собравшихся, чем даже заставила
хор несколько сбиться с такта.
Эти две пожилые леди, разделенные решеткой - не будь ее, они вцепились
бы друг другу в волосы, - сидели здесь день-деньской, затаив в душе
подозрения друг против друга и созерцая припадочных. У всех остальных в этой
комнате были припадки, исключая лишь сиделку, пожилую, крепкую, с большой
верхней губой, обитательницу работного дома, которая стояла, скрестив руки
на груди, с таким видом, словно копила силу и с трудом ее сдерживала. Глаза
ее медленно переходили с предмета ид предмет, чтобы не упустить момент,
когда надо будет кого-нибудь схватить и держать.
- У них, сэр, это беспрерывно, - сказала мне эта любезная особа, в коей