"Сентиментальный детектив" - читать интересную книгу автора (Щеглов Дмитрий)

Глава VII

Арина продолжала рассказывать.

В тот день я около часу простояла под этим деревом на ледяном ветру. Ноги отнялись у меня, идти не могла. Стою я и, сравниваю себя с девчатами, что из дверей вашего института выпархивают. Лица у всех смеющиеся, радостные, а я на работе целый день со шпателем и кистью. Попробуй заштукатурить потолок. Уставала я тогда очень.

Приехала я домой, уткнулась в подушку и до утра не могла уснуть. А утром у меня температура поднялась. Тело ломит. Свалила простуда меня. Господи, как же я молила в то время, чтобы ты появился. А на следующую ночь девчонки говорят, бредила, все твое имя выкрикивала. Так плохо мне никогда не было. Зареклась я после этого до конца жизни тебя сама искать.

Девчонки испугались, скорую вызвали, и Лешку заодно. Он нам всем уже как брат был. Вот он меня то поднимет, подержит, пока мне постель перестилали, то на место положит. Скорая меня не забрала. Укол сделали и сказали, что температура тридцать девять с половиной нормальная, а вот если утром не спадет, тогда снова звоните, а лучше участкового на дом вызовите. Я пришла в себя и наотрез отказалась ехать в больницу. Вдруг думаю, ты приедешь.

Девчонки предлагали к тебе в институт съездить, но я им категорически запретила. Две недели я болела. Сильно я в тот раз простудилась. Или устала очень. Ждать наверно устала. Я ведь с тобою ни раз не завела разговор о женитьбе. Гордая была. Потом сколько раз я кляла свою гордость, да время ушло.

Теперь я хорошо понимаю, что это не гордость была, просто я согласна была быть рядом с тобой в любом качестве. Боялась тебя потерять. У меня наверно отклонения есть какие-то в психике, но когда я до тебя дотрагиваюсь, то чувствую, как у тебя кровь бежит по жилам. Я каждую частицу твоего тела чувствую. Хочешь, я в чем-то нехорошем сознаюсь тебе?

– Если очень нехорошее, то не стоит, – сказал Скударь. Арина печально улыбнулась.

– Нехорошее, но не очень. Ну, так вот, ты наверно думал, что сам со мною первый раз познакомился?

– А разве не так?

– Нет! Сознаюсь я тебе, я тебя высмотрела за день до этого. Но как я к тебе могла подойти? Девушке природой заложено сидеть и ждать, вот и пришлось забежать вперед. Пол дня я за тобой ходила. А ты идешь сзади и не догоняешь. Взяла инициативу на себя, первой заговорить. А потом помнишь, какие у нас тобой были два месяца? Только ты поступил, а я нет. Я на работу устроилась, а ты место в общежитии, в институте получил. Сначала ты приезжал часто, потом все реже и реже. А когда я заболела, ты появился ровно через два месяца. Как я была рада тебя видеть, ты бы только знал. Я ведь думала, что ты женился на той красавице с белым шарфом.

Девчонки смеялись и обзывали меня дурой. А мне было все равно, Зойку я выгоняла из комнаты, у меня был праздник.

– Твой женишок два месяца носу не казал, а ты радуешься, – удивлялись девчонки. Не могла же я им рассказать про белый шарф ниже колен. Ты пришел, на руке никакого обручального кольца. Три дня пожил. А раз три дня пожил и никуда не рвался, значит, нет у тебя никого, не к кому спешить, значит, я сама себя накрутила. В тот раз ты был какой-то сосредоточенный. Мне показалось, что ты что-то обдумываешь, а мне боишься или не хочешь сказать. Я пошла тебя провожать, до автобусной остановки. Ты нежно поцеловал меня и как всегда не сказал, когда появишься в следующий раз. Страх потерять тебя, не давал мне силы самой поинтересоваться временем новой встречи и задать этот, в сущности, безобидный вопрос. Сейчас я понимаю, как я была тогда не права. Мое поведение ведь можно было бы истолковать и как безразличие.

Проводила я тебя с тяжелым сердцем. Зашла на кухню, девчонки пили чай, пришел Лешка, он как всегда травил анекдоты. Когда ты приезжал, я из всех по комнатам разгоняла, а тут они все высыпали на кухню, Лешка мне знаки оказывает, табуретку пододвигает, старается посадить рядом с собой, а сам языком молотит без устали:

– Садись, садись, подкормить тебя срочно треба, а то вон худющая какая стала. Твой, наверно, пришел, увидел тебя такую, подумал, что это ты по нему сохнешь.

Правильно говорят, язык без костей. Обидно мне стало, возьми я и скажи:

– Я ни по ком не сохну, может, это ты по мне сохнешь?

Шуткой сказала, но в каждой шутке есть доля истины. Когда я болела, мне показалось, что Лешка повышенное внимание мне оказывает. Рассмеялись. А девки зубастые у нас были. Зойка, та вообще злая на язык, а может быть из-за того, что я ее из своей комнаты выгоняла, возьми и ляпни.

– Ты Арина, пока твоего Рюрика нету, Лешку научи кое-чему. А то он здоровый как бугай вымахал, а к девкам, не знает с какой стороны подойти. Языком болтать мастак, а на деле тюфяк.

Лешка смеется.

– Чего меня учить? Ученого учить, соленый огурец мочить. Я и так всю ее анатомию знаю. Сколько раз больную переодевал, переворачивал, пока вы дрыхли. Могу, хоть сейчас пойти и без примерки ей купить лифчик и все остальное.

Ну, сказала Зойка и сказала, только смотрю Настя, из угловой комнаты, вся вспыхнула, резко вскочила и выбежала. Нехорошо получилось. Да, что с них возьмешь, у них все шутки ниже пояса были. Мы спокойно допили чай, еще поболтали, я помыла посуду и пошла к себе в комнату.

Хотела я поправить подушку, сдвинула ее, а под ней листок лежит. Развернула его, а это записка от тебя.

«Ты клевая девчонка. Но у нас с тобою ничего не получится. Прощай!

Любимый мой. Чувствовала я что-то такое, когда ты уходил. Неспокойно у тебя было на душе. Женщину не обманешь. Держал ты камень за пазухой. Хотел видно мне сказать, да не мог, не решился. Или не хотел. Ты же мне не давал никаких обязательств. Все у нас тобой было по взаимному согласию. Так что мне не на что было обижаться. А в какой форме было сказано о разрыве, устно или письменно, суть от этого разве поменялась.

Вот и выяснилось, почему ты был напряжен. Спасибо, думаю, что хоть так сказал. А то вообще мог бы в безвестности оставить. Спрятала я записку в карман, открыла окно, жарко мне стало, стою, ничего не вижу. Снег сыплет большими хлопьями, отдельные снежинки попадают на стекло, тают и стекают вниз. А мне кажется, что это мои слезы. Стою и думаю, почему записку написал, а ни одного ласкового слова на прощанье не сказал. Ты же эти три дня был такой нежный, такой ласковый.

Решила, не написал, потому, что уже мыслями был далеко. А ласковый был потому, что прощался, вину свою чувствовал.

Зойка зашла. Увидала, что я стою, у открытого окна, всполошилась.

– Ты что делаешь? Вчера только воспалением легких переболела. Что случилось? На тебе лица нет. Умереть хочешь?

Мысль черную, навязчивую она мне подбросила. Закрыла я окно. Зойка вышла. А мне жить не хочется. Легла я на кровать, отвернулась лицом к стене, а подушка еще волосами твоими пахнет.

И вот тогда я поняла, что мне без тебя жизни не будет. Не смогу я пережить разлуку с тобой. Никто мне не нужен. Достала я записку, прочитала ее еще раз.

«Ты клевая девчонка. Но у нас с тобою ничего не получится. Прощай».

Ну, хоть пол словечка бы добавил, что любимая. У меня снова этот белый шарф возник перед глазами. Она, та девушка, мне такой красивой, уверенной в себе показалась. Увела, значит, подумала я, увела моего любимого. Ей, этой красотке, и престижный институт, ей и машина, ей и мой красавец жених, ей и белый шарф, и сапоги модные. Все ей! А что же мне?

А мне тяжелая работа на стройке и в лучшем случае объедки с ее стола, это если ты вдруг вспомнишь обо мне, и еще захочешь прийти. Я, честно сказать была бы и такому варианту рада, но ты написал – прощай.

Ты приходил, для меня все вокруг расцветало. Я даже зимой кругом яркие краски видела. И вдруг все стало таким серым, и снег и вечер, и это общежитие, и мои соседки. Зойка на кухне была с девчатами. Я захлопнула дверь, вытащила поясок из халатика, стала на стул, прикрепила его к ручке на антресолях, сделала петлю и шагнула вперед.

Стул видимо упал, грохоту наделал, Зойка вбежала, а я неживая на пояске болтаюсь. Как она закричала… Только мы женщины можем только так кричать, мышь увидим, или бабочка, кузнечик нам под кофточку запрыгнет.

Хорошо Лешка еще не ушел. Вбежал он, и этот злосчастный поясок вместе с дверцей от антресолей оторвал. А я лежу безжизненная, от потрясения обморок у меня случился или действительно полузадохнулась. Потеряла я, одним словом, сознание. Вдруг слышу, как в предрассветном тумане, рядом взволнованные голоса, шумят:

– Искусственное дыхание делай.

– Нос зажми ей!

А мне кажется, ты вернулся. Целуешь меня, одной рукой голову придерживаешь, а другую мне на обнаженную грудь положил, и давишь на нее от возмущения за мой неразумный поступок. А мне так сладко и приятно. Пусть думаю, все девчонки увидят, как ты меня любишь. Кто-то кричит:

– Скорую вызвали?

– Девчонки, вроде дышит она!

– Вот, нахаляву присосался!

– Сердце у нее послушай.

Ты в это время, послушался их совета, перестал меня целовать, голову мне на грудь положил и слушаешь, бьется ли у меня сердце? А оно не бьется, а от радости из груди выскакивает. Осторожно я открываю один глаз, гляжу все девчонки из нашей квартиры надо мной столпились, лица испуганные. И лишь у Настены глаза злые, презлые. Она вдруг громко заявляет:

– Лешка, хватит ее лапать!

Я как подскочу. Оказывается это не ты был, а Лешка. Платье на груди разорвал, лифчик отстегнул. Лежу я перед ним в одних трусиках, а он лапищу мне на одну грудь положил, а на вторую – голову и слушает, как я дышу, экскулап чертов. А что там слушать и так видно, что я жива, обморок прошел.

Оттолкнула я его. Тут еще народ в комнату набился. Скорая быстро приехала. Потом участковый приходил. Девчонки меня на кухню увели, чаем стали отпаивать, начали строить догадки, что случилось. Участковый наверно, мысль и подал, что ты бросил меня. Стали девки, по новой рядить, что же дальше делать, как быть, если ты не появишься на горизонте. Одни говорят: не придет, другие – придет. Как отвести меня от беды, если такая любовь.

И тут Лешка во всеуслышанье заявляет:

– Не бросал он ее!

Как насели на него со всех сторон.

– Что ты в жизни понимаешь?

– Не видишь, что вокруг тебя творится.

– Ходишь, увалень, как котенок слепой.

Лешка обиделся.

– Чего это я слепой? Что я не понимаю!

А ему поясняют:

– То и не понимаешь, что у человека трагедия. Жизнь рушится.

А Лешка гнет свою линию.

– Ничего, не рушится. Не волнуйся Арина, Появится, твой студентик, через месяц, в крайнем случае, через два. Никуда не денется.

– А вот и не появится! – заспорили с ним девчонки. – Бросил он ее.

Однако Лешка занял круговую оборону и стоит на своем.

– Что вы в любви понимаете? – наехал он на них. – Таких не бросают.

– Ох! Ох!

– Ха! Ха!

– Каких, это таких?

– А мы чем, Настя хуже? – вдруг заявила Зоя.

Обидел он остальных девчат. Лешка разгорячился.

– А я повторю, таких, не бросают! Я сам на ней женюсь, если, если… – Лешка давал себе приличную фору, – если ее Рюрька не появится в течении шести месяцев. Вот! Слышали?

Настя, залившись краской, так что еще сильнее стали видны прыщи, стоит кусает губы. Смотрю, слезы у нее на глазах наворачиваются. Вскочила, и к себе в комнату. Кто-то Лешке советует:

– Ну, ты женишок, иди успокой Настю. А то еще и там натворишь дел.

– А с чего ты взяла, что это я? – вдруг заявил Лешка. Глаза вороватые, стрельнул ими по сторонам, но с кухни убрался.

Тогда, я совершенно не обратила внимания на его слова. Это потом я их вспомнила.

Медленно потекли деньки. Один, второй, третий, неделя, месяц, два, три… Зойка не выдержала, и поехала в университет искать тебя. Она слышала, как я рассказывала о том, как мы вместе поступали. Только тебя там не оказалось. А про то, что ты учишься в финансовом, я промолчала.

Лешка чуть ли не каждый день заходил. Девчонки дни на пальцах считали и смеялись, деньги, мол, на свадьбу женишок, копишь? Господи, как же злилась Настя, а он на нее ноль внимания. Скажу честно, не докучал он мне. Но стал все чаще и чаще многозначительно поглядывать в мою сторону.

Полгода отлетели, как один день. Приходила я с работы, становилась к окну и пока не стемнеет, глаз не отрывала от дорожки, что вела к нашему дому. А тебя все нет и нет. Смотрю, на сто восемьдесят первый день Лешка вдруг заходит, жмется и цветы на стол кладет.

– Чего тебе? – спрашиваю его.

– Вот, пришел предложение делать! Прошу руки. Я не из-за спора. Я от чистого сердца. Это, даже хорошо, говорит, что так получилось тогда, а то я бы никогда не осмелился к тебе подойти. Ты такая строгая.

Я его спрашиваю:

– Ты хоть думаешь сначала, прежде чем сказать?

Он отвечает, да, мол, подумал, хорошо. Я мол, слишком давно, подумал, только боялся тебе в этом признаться. Ты ведь занята была. Я, тебе не мешал. А теперь, когда ты освободилась, я тебе делаю, официальное предложение. Выходи за меня замуж. Я тебя на руках носить буду.

– Я тебя не люблю! – говорю я Лешке. А он мне отвечает:

– Зато я тебя давно люблю. Еще с первого дня, как с этим типом тебя увидал.

Обиделась я за тебя, за то, что он тебя типом обозвал. Выгнала его. А сама думаю, ты ушел. Годы у меня идут. Семью надо заводить, детей. Жить надо как-то. Выйду замуж, а буду тебя одного любить. Душу купить нельзя.

Лешка каждый день заходит. То конфет принесет, то розу в вазу поставит. Не торопит с ответом, измором крепость берет.

– Ты когда, мне ответ дашь? – спрашивает он один день.

– Два месяца с твоего срока пройдет! Получишь ответ.

А еще два месяца, это уже восемь месяцев получается, шесть его да моих два. За восемь месяцев, можно было бы хоть раз обо мне вспомнить. А этот хитрец, знаешь, что придумал?

– Хорошо, – говорит, – два месяца, так два месяца. Пойдем заявку подадим. Тебя ведь никто не обязывает, замуж выходить, можешь в любой день забыть о ней. А у тебя как раз время будет подумать.

Вот этим отведенным временем, что отводится на проверку чувств, он и попутал меня. Что значит подумать? Если ты решил, делай, а нет, так и нечего затеваться.

Мне так плохо было в то время, очень плохо. Я даже не сознавала, какой опрометчивый шаг сделала. Вдруг смотрю, девчата перестали над Лешкой издеваться, а Настя неожиданно поменялась местами с девчонкой с первого этажа. Еще два месяца, день в день я простояла у окна выглядывая тебя. А затем мне Зойка и говорит:

– Дурой, говорит, будешь, если Лешку упустишь. Твой Рюрик не где-нибудь, а здесь в Москве. Захотел бы, за это время десять раз пришел. А то ни бэ, ни мэ, ни кукареку, а ты все стоишь, лбом стекло протираешь, его ждешь. Все в меру должно иметь. Поехали свадебные платья смотреть.

– Нет!

– Тогда отдай талон.

А у меня туфлей не было приличных. Дай, думаю, хоть так талон, использую.

– Поехали, говорю.

Зойка мне отвечает, что надо бы и Лешку взять. Пусть парень себе нормальный костюм купит, а то на него нигде ничего не найдешь. В общем, втроем приехали мы в салон, Зойка заставила меня платье одеть, а Лешку я первый раз увидела в костюме. Мужчина, высокий, статный, грудь колесом, голос бас, оделся он и стал рядом со мной. Так ты не поверишь, на нас стали заглядываться. А я разнервничалась, платье сняла, на Лешку покрикиваю, давай, мол, быстрее собирайся, ничего мне от тебя не надо. Он ходит за мною, помалкивает. Вдруг слышу за спиною, кто-то шепчет, парочка молодых стоит:

– Еще замуж не вышла, а привередничает. Ты глянь, Таська, парень красавец, завидки берут, а она замухрыжка рядом с ним. Я бы на такую, – объявил Таськин женишок. – никогда не позарился. Ты у меня рядом с нею, царевна. Бери Таська, ее платье, оно единственное, тут такое красивое.

Вот это оскорбление и сыграло со мною злую шутку. Женщина живет чувствами, а не умом. Они мое платье забрали и идут в примерочную. Я выхватила его у Таськи обратно, и громко объявила:

– Мы его берем.

У меня за спиной вырос Лешка. Пара недовольно отошла в сторону. А через две недели мы сыграли свадьбу. Зойку из комнаты выселили, а вместо нее вселился Лешка. А еще через неделю ты как из-под земли нарисовался. Почти год тебя не было.

– Я тебе, моя любимая, эту записку не писал. – сказал Скударь. – Поверь мне.

Арина гладила волосы Рюрика.

– Верю. Я сама на третий день после свадьбы об этом догадалась, мой драгоценный! Поэтому и предложила тебе тогда остаться. А ты обиделся и не захотел.

Скударь стал вспоминать, тот свой визит, после долгого перерыва. За любым действием стоит чей-то интерес. Записку эту мог написать только Лешка, и больше никто. Именно поэтому, через неделю после свадьбы, когда муж уехал к родителям, Арина предложила ему остаться ночевать. В отместку мужу; за то, что обманным путем женился, за то, что она чуть не лишила себя жизни, за то, что выставил меня в неприглядном свете, за то, что насмеялся над ее любовью, за то, что обманул ее. Вот он Рюрик, живой и здоровый пришел, вернулся. И, пожалуйста, можно все начать сначала или продолжить.

Но оказывается, ни начать, ни продолжить, ни помириться, ни обидеться, ничего нельзя сделать. Для него она уже была – отрезанный ломоть. Арина это хорошо сознавала. Роковая эта ошибка, разверзла между ними пропасть.

Оставляя его ночевать, она мстила мужу. Мстила, как могла. Нет ничего оскорбительнее для мужчины, чем сознавать, что жена ему изменяет. На его обман – равноценный, справедливый ответ. Какие претензии мог ей Лешка предъявить? Не пиши записки, не лезь грязным сапогом в чужие, пусть и непростые отношения, без тебя разберутся.

Приблизительно такие мысли промелькнула у Скударя в голове. С какой радости она должна была выйти замуж за какого-то Лешку, который при нем даже на горизонте не маячил?

– Эту записку написал, твой муж, Лешка! – уверенно заявил Скударь.

Арина улыбнулась печальной улыбкой и отрицательно покачала головой.

– Ты слишком плохо о нем думаешь. Он намного благородней оказался. Когда я тебя оставляла в ту последнюю ночь; молила про себя, хоть до утра, хоть напоследок, хоть надышусь тобой, тобой пропитаюсь. Мне было все равно, что подумает, обо мне Лешка, что подумают обо мне соседки. Я хотела проститься с тобой.

Но ты обиженный, оскорбленный ушел. Тебя я отлично понимаю. Мы с тобой не ссорились, не ругались, не обманывали друг друга. Редко виделись последнее время? Ну и что? Я готова была ждать тебя всю жизнь, только бы ты мне об этом сказал. Люди годами служат вдали от семьи, на полярных станциях живут годами. И ничего.

Этим я сама себя успокаивала, когда тебя долго не было. Я искала любую причину, только чтобы оправдать тебя, твое долгое отсутствие, и представь, находила. Так вот в тот день, когда ты через девять месяцев появился, я обратила внимание, что записка оставленная тобой, написана совершенно другим почерком.

У тебя он размашистый, корявый, с завитушками у буквы «к», буква «т» – это навес от солнца. А тут, совершенно другой почерк. Меня холодный пот прошиб. Может быть ты в больнице лежишь, может быть ты в тюрьму попал, может быть ты уехал к себе на родину и адрес забыл, весточку не можешь подать.

Смотрю я на эту злополучную записку, и вижу, что к тебе она не имеет никакого отношения. Господи, как легко и светло сразу стало на душе.

Но я тут же поняла, что мне нечего будет тебе сказать, разве только со слезами припасть на грудь. Я замужем. Я несвободный человек. Я не смогу тебя принимать так, как принимала раньше. У меня есть обязанности перед другим человеком, перед общим окружением. Есть условности, который переступать нельзя. У жизни иные законы, где нет места влюбленным. Муж – твой высший судия, твой единственный закон. Родители, дети – прочные цепи, которыми ты прикована к нему. Всем есть место на земле – одни влюбленные остались неприкаянными.

У меня сразу, как и у тебя, мой любимый, возникло подозрение, что эту записку мне подкинул Лешка. Он давно на меня глаз положил. Любая женщина отлично чувствует, кому она нравится. Только ты между нами все время был. Лешке вообще ничего не светило, и он об этом прекрасно знал. Чтобы проверить свою догадку, я полезла в его документы. Попалась автобиография, написанная его рукой. Никакая графологическая экспертиза не понадобилась, чтобы понять, что записка его рук дело. Я сравнила, почерк тут и там. Одно и то же. Получается, он меня на бумажку купил. Обманул он меня. С первого дня обманул. И как дальше жить с таким человеком? Он решил разрушить наше с тобой хрупкое счастье, чтобы на чужом несчастье, построить собственное счастье. Так не делают.

Я еще раз перечитала записку.

«Ты клевая девчонка. Но у нас с тобою ничего не получится. Прощай.»

Какое его собачье дело было, получится, не получится. Не ему решать? Мы бы сами без него решили, как нам дальше быть. Мы ведь еще упивались друг другом. Нам еще до свадьбы-женитьбы было далеко.

– Не писал я эту записку! – глухо сказал Скударь. Арина, не слышала его. Она только согласно кивнула головой.

– Как я сразу не догадалась, что если бы ты писал это письмо, это был бы целый роман, с объяснениями, с извинениями, с заверениями в любви, ты бы тысячи ласковых слов сказал. Да у тебя и в лексиконе такого слова не была «клевая». Я до сих пор живу твоими словами: ласточка, любимая, зоренька моя, ясноглазая, касаточка, горлинка, луноликая. И тут вдруг какая-то «клевая».

Дождалась одним словом я Лешку с работы, он влетает как обычно, счастливый, радостный. Хочет обнять меня и поцеловать. Я его отстраняю рукой, ставлю с одной стороны тарелку с борщом, с другой кладу эту злополучную записку. Он мгновенно изменился в лице.

– Твой почерк? – спрашиваю.

– Мой! – отвечает.

– Ты писал ее?

Он еще раз мельком глянул на листок.

– Я писал. Только…

Я его перебиваю.

– Ты, ешь! Ешь и слушай. И не перебивай меня, пожалуйста. И все я ему выдала, что о нем думаю и как представляла себе семейную жизнь; что не должно быть лжи между мужем и женой, что он мог уехать надолго, и положиться на меня. Я ему была бы, если не любящая, то верная жена. А теперь я снимаю с себя любые обязательства, данные и перед богом, и перед собой, и перед законом, и не желаю его знать.

– Доедай, борщ, чтобы не сказал, что не покормила. Есть еще мясо жаренное. Съешь и его. Для тебя готовила. А потом, собирай свой чемодан. И съезжай обратно к ребятам.

Он попробовал со мною объясниться, но я была непреклонна.

– Съезжай и все! Я с тобой жить не буду. Ты меня обманул. Свою жизнь на обмане я не собираюсь строить. У нас с тобой, разные взгляды на жизнь. Я предпочитаю, есть хлеб свой, пусть черствый, но свой. Ни икры, ни украденного торта мне не нужно.

– Поел?

– Поел!

– Прощай!

Девчонки ничего понять не могут. Всю неделю все так славно было и вдруг, с чемоданом и вперед. Но заподозрили, что тут что-то неладно.

А к вечеру и ты появился, через столько месяцев.

Виновата я была перед тобой. Ох, как виновата. Ничего я не стала скрывать и сказала тебе, что вышла замуж. Только не стала, оправдываться перед тобою, рассказывать, что меня обманули. Посчитала, ни к чему это. Сама поскользнулась, сама и вставай. Только поэтому я тебя и хотела оставить на ночь. Я понимала, что это будет наша последняя ночь, ты уйдешь и никогда больше не вернешься. Измена, пусть и невольная, не прощается. Поэтому я такими умоляющими глазами смотрела на тебя. Этой ночью я прощалась бы с тобой.

И ничего тебе не надо было знать, как я замуж вышла, как ждала тебя, как себя жизни лишить хотела. Зачем? Ты как-то принес бутылку вина и сказал, интересно, сколько она улежит? Мы ведь с тобой не пили никогда, ни вино, ни что покрепче! И решили мы с тобой, что выпьем его через десять лет. Я сохранила это вино.

Арина прильнула к Рюрику и погладила его волосы. Печальный рассказ медленно потек дальше.

– Ты не захотел остаться. Обиделся. По лицу я видела, что ты расстроен, что не ожидал от меня такого предательства. Тебя я не виню. Я ведь тоже привыкла по жизни предъявлять к себе, и людям, повышенные требования. И если человек, не соответствует своему высокому предназначению, я его просто вычеркиваю из жизни. Мне он неинтересен.

– Прошлый раз, так получилось, – сказал Скударь. – что я вынужден был пропадать несколько месяцев. Мне нужно было сделать одно неотложное дело, а пока я его не сделаю, я не мог появиться у тебя. Не подумай, там женщины и близко не было. А у тебя я не остался, не потому, что оскорбился. Любовь к тебе я уносил с собою, а тебе желал только счастья. Ты замужняя женщина. Любимая, не вор я, не урод без совести и чести. Только поэтому, я ушел!

Приукрашивал действительность Скударь.

Ушел он потому, что обиделся. Это он потом, себе придумал такое объяснение.

– И как же ты потом, вернулась в Алексею, если выставила его за дверь? – с ревностью в голосе, спросил Скударь.

Она оживилась:

– Говорю же тебе, что он оказался, намного благородней, чем я ожидала. Прошло уже две недели, как мы с ним разбежались в разные стороны. Я на работе подала заявление на расчет, осталось вторую неделю доработать, как вдруг, подходит ко мне Настя, и говорит, что это она подложила мне под подушку записку.

Ну, тут я о Лешке совсем плохо стала думать. Мне даже разговаривать с нею не захотелось. Однако, спрашиваю:

– Может быть, ты скажешь еще, что ты ее и написала?

И знаешь, что она мне отвечает? Написать говорит, не написала, а приписать приписала. Всего одно слово приписала. Приписала слово «прощай». Его в записке не было.

– А ты, откуда, – говорю, – об этой записке знаешь?

Она отвечает:

– Эта записка, мне предназначалась. Лешка мне ее написал. Я ему, почитай объяснилась в любви, а он написал, что «я клевая девчонка, но между нами ничего не получится». И продолжает. – Это ты Арина мне дорогу перешла. Он от тебя глаз оторвать не может. Из-за тебя из нашей квартиры не вылезал. На одну тебя зыркал глазами, а на меня ноль внимания. И решила я тогда, раз так, если ты мне стала поперек дороги, если подушка у меня из-за тебя мокрая от слез, то и ты Аринушка, поплачь. А то тебе, и один жених, и жених – второй, а мне – ничего. Приписала, – говорит, – я к той записке, что он мне в ответ прислал, слово «прощай» и тебе под подушку сунула. Думаю, спать ляжешь, и у тебя нос мокрый будет.

Не поверила я ей. А она рассказывает дальше:

– Можешь почерки сравнить. Слово «прощай», написано другой рукой. Только, не знала я, что ты серьезно воспримешь записку. Я ведь хотела только отомстить тебе, хотя ты ни в чем не виновата. А ты полезла в петлю. Кто же так делает? Твой Лешка, – говорит, – ни сном не духом не ведает о записке. Я ее подложила.

– Как же спрашиваю, не ведает, если сам ее писал? – спрашиваю я Настю.

А она мне снова, мол, какой он благородный, наверно уже догадался, как, и от кого к тебе эта записка попала, но промолчал. Не хочет, меня, то есть ее Настю, подставлять. Всю вину взял на себя, ну, разве после этого он не благородный?

Хорошо, что я записку не выбросила. Подумала, пусть от тебя хоть такая весточка на всю жизнь останется. А оказывается, и ее лишилась.

Достаю я записку, а Настя мне и показывает:

– Вот видишь, буквы расплылись, это я слезу уронила. А вот видишь, слово «прощай», как написано. Сравни, его с предыдущим текстом, видишь различия?

Действительно, первые два предложения написаны мужской рукой, размашистым почерком. А слово «прощай» приписано, женским, аккуратненьким почерком, будто кто пшено просыпал. Я еще тогда обратила внимание на это несоответствие, да подумала, что твоя рука с трудом выводила эти буквы, поэтому они получились такими мелкими и ровными. Значит, хорошо все обдумал, прежде чем написал их.

А дальше мне Настя и заявляет, что приходил к ней Лешка и серьезно заявил, что сделает с собою что-нибудь, если не помирится с тобой. Как, ее Лешка спрашивает, его записка, что он ей писал, с такой припиской у Арины под подушкой оказалась?

Арина на минуту смолкла. Потом стала рассказывать дальше.

– Мне от этого мой дорогой, не стало легче. Я только лишний раз убедилась, что ты навсегда ушел. Как получилось, так получилось, разбитого не склеишь. Девчонки узнали, про эту историю. Разве у нас что залежится? Сидят на кухне, ждут, чем у нас переговоры закончатся. А я Насте и говорю:

– Забирай, говорю, своего Лешку с потрохами, и уезжайте отсюда куда-нибудь. Или лучше подождите, я сам уеду.

А она мне зло отвечает:

– Я бы его забрала, и увела его от тебя, да он не хочет. Верный, как собака, он тебе.

Когда ты болела, и бредила, он всю ночь рядом с тобой просидел. Мирись, пока не поздно. Не делай глупостей.

Настя ушла. Девчонки появились. Зойка, мне и говорит, что не очень красиво получается, его родители приехали, а он их с молодой женой познакомить не может, и толком ничего объяснить не может. Ты бы, говорит, хоть его родителей уважила, они-то здесь при чем? Вон, из какой дали ехали. Он их сейчас встречает. Петропавловск-на-Камчатке не ближний свет.

Что ж думаю, мне делать? Родители-то его при чем? Зовите, говорю, Лешку. А девчонкам интересно, у нас ведь почти мексиканский сериал. Дождались они его. Прибежал он увалень, обрадовался. В общем так, я ему говорю, пока твои родители будут жить на первом этаже в гостевой квартире, чтобы их не позорить, поживешь со мной. Он обрадовался. А я ему выдвигаю условие. Только спать будешь на диване. Вот, мол, все, что могу для тебя сделать.

Он смеется.

– Да хоть на полу.

Он и, правда, как собака лег на полу. Верность показывает, пылинки с меня сдувает.

В общем, родители, не успели уехать, как другая родня заявилась. Ну, не выгонять же его. Неудобно, только через него переступать ночью. Затем, не успели вторые, уехать, как третьи на пороге. А встречать-то, мы их встречаем, как положено. За стол сажаем, кормим, поим, а на ночь в гостевую квартиру.

Лешка спит на полу, а у меня живот в это время растет. Он как увидал, обрадовался. И только когда у нас первенец появился, мы с ним помирились. И то знаешь, как помирились? Я ему заявила, что поскольку он меня обманом замуж взял, так пусть знает, что если ты когда-нибудь появишься и позовешь меня, то я уйду, и спрашивать его не буду. Хочет – пусть на таких условиях живет, не хочет – скатертью дорога, я его не держу, а ребенка сама одна воспитаю.

Арина прервала свой рассказ.

– Тебе не надоело меня слушать?

– Нет! Я весь внимание!

И вот я здесь. У меня уже трое сыновей, замужем я. Голос он на меня ни разу не повысил. Но как была я твоя, так и осталась. Что хочешь со мною, то и делай. Но, все эти годы, я жила тобою, жила этой встречей. Я ждала тебя и дождалась. И никто мне не судья. А муж, в первую очередь.

– Арина, сумасшедшая ты. А Лешка знает, где ты?

Она повернула к нему счастливое лицо.

– Догадывается, наверно. Ты ведь, позавчера с цветами приходил. А он тебя отлично знал, сколько раз нас тобою видел, так, что я думаю, догадывается. А к Зое, к Зое он не поедет. Не тот он человек. У нас, в нашей семейной жизни, был только один пункт свадебного контракта. Ты. Рюрь! И он должен его теперь выполнить. Я могу, до твоего отъезда, вообще не уходить от тебя. У тебя, когда билет в Австралию?

В ее глазах он увидел невысказанную боль. Боже мой, есть, вот она, единственная женщина на свете, которой он нужен. Она им дышит, она им живет. Можно ли обидеть такую?

Скудать осторожно отстранился. Еще позавчера, когда она прижималась к нему на кухне в легком халатике, он думал, что не доживет до сегодняшнего дня, так ему хотелось раствориться в ней. В чужой квартире он дал волю своим рукам. Она была также хороша, и обворожительна, как и пятнадцать лет назад. Чуть-чуть прибавила в весе, но тело осталось тем же родным и близким.

И сейчас, тот пыл не угас, он горел тем же неистовым, неугасимым огнем, только появилось новое чувство, чувство благодарности. Не хотелось резким движением сбить ту легкую печаль, в которой утонули оба. Много ли надо легко ранимой душе? Ее скорбный рассказ, по сути – это его жизнь, именно его, которая текла независимо от его воли, и его желаний. Он был главным героем, вокруг него создавались потоки и завихрения. Может быть еще разгорится костер запоздалой любви.

Не будет он сейчас ее раздевать. Арина правильно поняла, его осторожное движение. Она его слишком хорошо знала.

– Теперь ты немножко, знаешь, как я прожила эти годы без тебя любимый. На одном дыхании, от той встречи, до этой. – И она снова повторила: – а сегодня, и завтра, и послезавтра, и все время до твоего отъезда, я тебя никому не отдам. За все годы, что была без тебя, отлюблю. Что тебе приготовить поесть?

Скударь, очарованный ею, и зная, что вся ночь впереди, предложил не утруждать себя, и сходить в ресторан. Она отказалась.

– Я тебя и дома отличным обедом накормлю.

Она чмокнула его в щеку и пошла на кухню. Скударь, показал ей холодильник, который забил вчера продуктами под завязку.

– Разберешься?

– Разберусь, иди отдыхай!

Скударь прошел в гостиную и сел на диван. Темнело. Он не стал включать свет, а погрузился в свои невеселые мысли. Вот он, наконец, остался наедине с той женщиной, которая все эти годы занимала все его мысли. Счастлив ли он? Хотел бы он, чтобы так было всю жизнь? Кто сглазил рассвет его юности? Ему показалось, что израненная его душа плачет кровавыми слезами.

Надо держать себя в руках. Он встал, подошел к бару, взял две бутылки вина и проследовал с ними на кухню.

– Арина, я предлагаю поставить на стол это вино.

Она обернулась к нему.

– Ты знаешь, милый, мне и так хорошо с тобой. Если хочешь, поставь. Можешь выпить даже, что покрепче, если тебе хочется. И я выпью, за тебя любимый. Я ведь то, наше вино, не выпитое, сохранила. Давай, его тоже попробуем. Я его привезла. Я скоро, милый!