"Владимир Динец. Азия на халяву (Азиатская часть СССР, 1986-97 гг)" - читать интересную книгу автора

слышным хлопком втянул блесну в пасть. Я дернул "спиннинг" вверх и едва не
вытащил рыбу из воды, но она тут же развернулась и, сломав катушечный
тормоз, устремилась вглубь. Я уцепился за катушку, тормозя ее вращение
пальцами. Вскоре леска перестала разматываться, но катушка сорвалась с
"удилища", и я вынужден был крутиться на месте, наматывая леску на себя.
Не прошло и получаса, как таймень лежал на берегу - тяжелая серебристая
туша с широченными челюстями. Остальные "рыбки", к моему удивлению, снова
собрались в устье ручейка, видимо, предпочитая его холодную воду
прогревшейся за день на солнце речной.
Полотно железной дороги вывело меня к мосту через быструю узкую
речушку, приток Амгуни. С лампочки, горевшей у въезда на мост, я снял
экземпляр вредителя леса - непарного шелкопряда. Насадив зловредного
мотылька на крючок, стал забрасывать его в речку и в пять минут надергал
из нее кучу хариусов, маленьких рыбок с ярким, словно крыло бабочки,
спинным плавником. Они хватали приманку, как только она касалась воды.
Солнце ушло за сопки в верховьях долины, и розовые перья облаков
расползлись по темнеющему небу. С ветки ели мне вслед смотрела большая
красивая птица - дикуша, несчастное существо, упорно не желающее бояться
человека и потому быстро вымирающее. Запустив в нее шишкой в надежде
выработать у бедняжки страх перед людьми, я зашагал к следующему разъезду.
Почему-то его окрестности оказались битком набиты клещами. Маленькие
приплюснутые упыри сотнями сыпались на меня с кустов и травинок. То-то
порадовался бы мой преподаватель Елизаров, если бы я и вправду подцепил
энцефалит! Но среди ночной тайги мне меньше всего хотелось вспоминать о
злом "подводнике" и вообще о городе.
Мы с дежурным по разъезду зажарили хариусов по-нанайски, в расщепах
березовых поленьев, и умяли их с бутылкой рябиновой настойки. Вскоре
подошел поезд. В вагоне-ресторане я договорился с поварами, отдал им треть
тайменя, а остальное сунул в холодильник. За ночь поезд пересек горы, и
утром, едва опробовав рыбку, я оказался в долине Буреи, в поселке Ургал.
Поселок этот, как и Санкт-Петербург, построен на болоте. Но если в
Петербурге об этом сейчас трудно догадаться, то в Ургале трясина
напоминает о себе на каждом шагу. На улицах, ступеньках лестниц, на полу
роскошного, как принято на БАМе, вокзала - всюду зияют большие и маленькие
воронки, образующиеся при таянии мерзлоты и проседании жидкой почвы. Над
поросшими морошкой и багульником скверами вьется гнус. Естественный
ландшафт еще не задушен в таких молодых поселках. Пройдет время, и залитый
асфальтом Ургал будет неотличим от других скучных городов. Разве что
кое-где на окраинах останутся обломанные кустики рододендрона и чахлые
стебли голубики - подобно тому, как в аэропорту Красноводска на покрытом
красной, потрескавшейся глиной "газоне" между четырьмя табличками "по
газону не ходить" торчит крошечная серая солянка, память о ныне
застроенных скалах и плато над Каспием, где когда-то гудели копыта
сайгачьих стад и леопарды крались за степными баранами.
До следующего поезда в Тынду оставались сутки. Вместе с новым знакомым,
монтером пути Пашей, мы нашли в депо попутный тепловоз и весело покатили
через пологий хребет Турана в Февральск. Близость Чегдомына - "военной
столицы БАМа" - ощущалась в горах колючей проволоки по сторонам дороги,
грубых танковых просеках сквозь молодые березняки и в разболтанных
рельсах. В локомотивном депо Февральска у меня единственный раз за весь