"Томас Диш. Азиатский берег" - читать интересную книгу автора

когда внезапно наступили холода. Он впервые пересек Босфор и, сойдя с
парома на землю (или, точнее, на асфальт) самого большого континента,
ощутил неизъяснимую притягательную силу этого колоссального
пространства.
Еще в Нью-Йорке Джон предполагал, что пробудет в Стамбуле месяца
два, не больше, изучит язык и тогда уже отправится в Азию. Как часто он
гипнотизировал себя, мысленно перечисляя ее чудеса: знаменитые мечети,
Кайзери и Шивы, Бейзекира и Афьонкарахисара, величественный Арарат и еще
восточнее - побережье Каспия, Мешед, Кабул, Гималаи. Теперь эти сирены
были совсем близко. Они сладостно пели и манили его, призывая
погрузиться в их водоворот.
А он отказывался - хотя и ощущал это волшебное очарование. Он
отказывался, потому что привязал себя к мачте и не мог последовать их
призывам. У него оставалась квартира в городе, который находился вне их
досягаемости. Там можно было дождаться весны - пока не придет время
возвращаться в Штаты.
Но все же он отверг описанный в путеводителе рациональный маршрут
от мечети к мечети и посвятил остаток дня сиренам. Пока еще солнце не
село, они могли вести его куда хотели.
Асфальт уступил место булыжной мостовой, мостовая - утоптанной
грязи. Нищета была здесь гораздо более явной, чем в Стамбуле, где из-за

- 5 -

большой перенаселенности даже самые бедные лачуги оказывались трехили
четырехэтажными. В Ушкюдаре те же жалкие строения расползлись по холмам
и напоминали убогих калек в безобразных лохмотьях. От одной грязной
улицы к другой ничего не менялось - все тот же блеклый, унылый пейзаж.
Это была другая Азия: вместо высоких гор и просторных равнин -
однообразные трущобы, бесконечно тянувшиеся по голым холмам; серое
безмолвное пространство.
Невысокий рост, скромный костюм, и, возможно, усы делали его не
похожим на типичного американца, и он мог ходить по этим улицам, не
привлекая к себе внимания. Только любознательный взгляд выдавал в нем
туриста (камера была сдана в ремонт, потому что пленка опять оказалась
засвечена). Теперь, как уверял Олтин (очевидно, желая сделать
комплимент) достаточно было научиться говорить по-турецки - и Джон
вполне сошел бы за турка.
К вечеру ощутимо похолодало. Туман рассеивался и вновь сгущался.
Плоский диск заходящего солнца становился то тусклым, то ярким. Ветер,
казалось, нашептывал какие-то истории об этих домах и их обитателях. Но
Джон не стал прислушиваться. Ему и так было известно о них достаточно -
даже больше, чем хотелось бы. Ускорив шаги, он направился в сторону
пристани.
Возле источника - железной трубы, торчавшей из бесформенной глыбы
бетона, на перекрестке двух узких улиц стоял мальчик лет пяти или шести
и плакал. В каждой руке он держал по большому пластмассовому ведру: одно
красное, другое голубое. Вода выплескивалась на тонкие штанишки и голые
ноги.
Сначала Джон предположил, что ребенок плачет просто от холода.