"Андрей Дмитрук. Улыбка капитана Дарванга (Авт.сб. "Ночь молодого месяца")" - читать интересную книгу автора

оглядывался, как на свидетелей, на двоих совершенно штатских
блондинов-европейцев, что стояли у края плаца, привалясь задами к своему
черному "вольво".
Действительно, поверить было трудненько. Оказывается, пока Кхен
выскребал тарелку в столовой, самые большие люди мира подписали некий
сказочный документ. И теперь день этот, скверный, сухой и ветреный,
следует запомнить и рассказывать о нем детям и внукам. Как гадко скрипела
пыль на зубах, и ветер мотал рыжую листву за оградой, и тощий кухонный
пес, которому все старания поваров не могли придать холеного вида,
бесстыдно вылизывался под тягачом. И о блондинах придется рассказывать -
до чего свойски курили они возле своего "вольво", здоровенные бородачи в
свободной парусине, и пепел стряхивали на священный бетон плаца; и
полковник, вместо того чтобы одернуть их, оглядывался с беспомощным видом:
"Помогите, подскажите..."


Положение капитана Дарванга в полку было двойственное. Упрекнуть его по
службе не представлялось возможным, настолько дисциплинированным, знающим,
неутомимым проявлял он себя со дня прихода. Образец человека и воина: с
солдатами ровен и справедлив, перед командирами полон достоинства, но
исполнителен. Хороший товарищ, надежное плечо в беде... Прошлое как на
ладони: по происхождению горный кхань, из семьи мелкого чиновника в
Лиенлапе; рано остался круглым сиротой, был взят в Приют принцессы Тао;
наконец сумел так подготовиться к экзаменам в королевскую авиашколу, что
прошел по конкурсу впереди генеральских сынков и до конца учебы считался
феноменом...
Однако некоторые черты характера Кхена, мягко говоря, настораживали, а
кое-кого заставляли вспомнить о "дворце нирваны". Во-первых, вопиющая
нелюдимость и замкнутость. Ни единой попытки завести друга в полку. Кроме
того, капитан Дарванг не писал и не получал письма, в его личных вещах не
было ничьих фотографий. На вечерах в клубе не танцевал, а стоял где-нибудь
под колонной застегнутый на все пуговицы и с отеческой снисходительностью
наблюдал за чужим весельем. Даже отпуск тяготил Кхена. Капитан никуда не
уезжал с казенной квартиры и либо спал сутки напролет, либо читал книги
религиозно-философского содержания. Не отдохнув и половины положенного
срока, как правило, просился к самолету...
Но это все было бы еще терпимо и понятно - чужак, горец, сирота, - если
бы Кхен не обнаруживал редкостное любвеобилие и душевный пыл, когда дело
касалось бомбардировщиков. Точнее - его собственной машины...
Трое любимцев было у Дарванга с начала службы. В первые годы -
неуклюжая, как паровоз, "летающая крепость" горьких времен Кхенова
детства, когда королевство вело войны с соседями и авиацией подавляло
крестьянские бунты. Динозавра в полете обслуживали семь человек: два
пилота, штурман, радист, бомбардир, бортинженер - да еще в ангаре возилась
вокруг него уйма народу. В качестве ответственного за связь Кхен мог бы и
не заниматься чужими обязанностями. И тем не менее благоговейно драил
каждый винтик и циферблат. Мало того: посвящал машине написанные в
классической форме трехстишия-куонги, к празднику украшал кабину
цветами...
Летчики были народ сдержанный, слегка бравировали своим мужским