"Е.Л.Доктороу. Билли Батгейт" - читать интересную книгу автора

- тебя найдут. Я стоял тогда около клуба. И не слышал его! Почему мы не
слышим того, что нам говорят? Минуту спустя после таких слов я беззаботно
запрыгал по ступеням вверх на станцию надземки и опустил монету в турникет с
толстым увеличительным стеклом, показывающим как велик американский степной
буйвол. И все забыл, вспомнив только на ступенях приюта.

Этим же вечером, впервые в жизни, я организовал вечеринку. Эдакий вызов
миру. Найдя бар на 3-ей авеню, в котором по нормальной цене
несовершеннолетним продавали пиво, я купил несколько бутылок. Все звенящее
хозяйство на тележке Арнольда Мусорщика я отвез к нему в подвал, где и
состоялась ритуальная выпивка.
Сначала была уборка - вынос хлама, чтобы освободить две кушетки и
немного свободного места для танцев. Арнольд, как свою долю, внес партию
высоких пыльных бокалов, из которых мы потом дули пиво, и старый граммофон,
с раструбом-ракушкой, набором игл и коробкой пластинок. Я сказал ему, что за
все будет заплачено. Я хотел в тот день платить всем за все, даже Господу
Богу за воздух. И провел вечеринку для всех неисправимых приюта Макса и Доры
Даймонд после того, как все, включая сторожей и воспитателей, отправились
спать. Гостей было около дюжины, девчонок и ребят, включая мою подружку
Ребекку, которая появилась, как и прочие девочки, в ночной рубашке. Правда у
нее были в ушах сережки, а губы оказались напомаженными. Впрочем все девочки
тоже краснели губами - наверно, помада была одна на всех.
Мы долго издевались над пивом, пришедшим из известного нам источника -
склада мистера Шульца - оно было отвратительным, как моча с водой, но
поскольку это все-таки считалось пивом, нас всех вскоре обуяла причастность
к взрослой распущенности. Кто-то посетил кухню приюта и приволок колбасу и
хлеб, Арнольд порылся в запасниках и вытащил здоровенный кухонный нож и
сломанный кофейный столик. Девочки нарезали бутерброды, ребята разлили пиво,
я раздал всем желающим сигареты и пир начался.
Сухой, прогорклый воздух подвала наполнили дымы и запахи, желтый свет
лампы освещал мелкие частицы угольной пыли, поднявшейся в воздух. Мы
танцевали под черных певцов 20-ых годов, хрипло тянущих рифмованные строчки
о неразделенной любви и выкрикивающих горькие суждения по этому поводу; о
ножках и личиках, о булочках и джеме, о папе, который не то сделал, о маме,
не то сказавшей, о людях, ждущих поезда, который ушел... Никто из приютских
толком не знал как танцевать, хотя их и обучали каким-то азам - сама музыка
учила нас. Арнольд сидел у "Виктролы" - граммофона, подкручивал его и
доставал из черных бумажных пакетов пластинки. Он сидел на столике, под
задницей - подушка, ни с кем не танцевал, не разговаривал, лишь
комментировал в своей немногословной манере происходящее перед его глазами.
Он не пил пиво, не курил, лишь ел и менял пластинки.
Лились звуки трубы, бренчало пианино, тукали барабаны, нежные тоскливые
звуки заполняли подвал. Сначала девчонки танцевали друг с дружкой, потом
подталкивали ребят и танцевали с ними. Грустная была вечеринка - белые
подростки с Бронкса прижимались друг к другу под сладкие черные блюзы и были
полны желания жить... Даже в приюте.
Но вскоре атмосфера изменилась, девчонки откопали где-то среди коробок
с барахлом яркие лохмотья и Арнольд вроде не возражал. Они начали наряжаться
поверх ночных рубашек в какие-то платья, напяливали на себя шляпки, надевали
ветхозаветные туфли и не успокоились, пока не вырядились все до одной. Моя