"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

А выкарабкался я благодаря новому лекарству - сульфаниламиду. В
тогдашнем моем представлении это был желтоватый такой порошок, которым,
прежде чем зашить, все у меня внутри засыпали. Теперь я думаю, что мне его и
после операции давали. Несколько недель спустя меня выписали из больницы и
завернутым в одеяло привезли домой. Была зима. Ранней весной мне позволили
каждый день ненадолго вставать с постели, а потом отвезли выздоравливать за
город, точнее, в Пелэм-Манор, в дом на улице Монкальм-Террас, к тете Френсис
и дяде Эфраиму, куда мы каждый год ездили на пасхальный обед.
Трое их детей уже выросли и разъехались по колледжам - двое сыновей
учились в Гарварде, а младшая дочь, Лайла, в Смите. Здесь, в тиши
изысканного дома с низкими потолками, коврами на ступенях лестниц и
створчатыми окнами, среди запахов вина и бархата, я провел неделю,
наслаждаясь покоем. За домом был двор с большим валуном, окруженным
зарослями цветущей форсайтии. Тетя Френсис, несомненно, спасла мне жизнь,
отыскав для матери врача, который распознал, что со мной стряслось. Она меня
очень любила, я ее тоже - еще бы: добрая, ласковая, вдобавок она была очень
красивой женщиной, правда, она рано поседела и со своими спокойными
аристократическими манерами больше всего походила на добрую королеву из
сказки, королеву, сохранившую еще кое-какую миловидность принцессы. Она
никогда не повышала голос, и меня это очень в ней подкупало. Мне отвели
спальню их дочери Лайлы, небольшую комнатку с развешенными по всем стенам
Лайлиными грамотами за отличие в учебе. В ранней юности Лайла увлекалась
собаками; о ее достижениях в этой области свидетельствовало множество
собачьих наград и медалей. Самая большая ее гордость, керри-блю-терьер Вики,
все еще жил и здравствовал. Мне разрешили рыться в книгах Лайлы, подбор
которых изрядно разочаровывал: все какая-то наука, наука, пособия по
обучению собак да еще сохранившиеся у нее с детства детективы. Но вот -
ура! - книжки Фрэнка Баума про страну Оз, все до единой; я их прочел и
остался весьма доволен.
Дядю Эфраима я все еще слегка побаивался. Он относился к тому пугающему
разряду взрослых, которые считают детей существами изначально испорченными и
нуждающимися в постоянном поучении и укрощении их дурных наклонностей. Он
говорил басом, задавал вопросы и ждал ответов. На каминной доске в большой
гостиной стоял его портрет, написанный маслом. В первый же день, когда дяди
еще не было дома, я как следует изучил этот портрет. Дядя был изображен без
очков, был стройнее и красивее лицом, чем в жизни. Осанистый мужчина с
большим носом, крупными зубами и двойным подбородком, он ходил в очках без
оправы, носил темные костюмы и к нью-хейвенскому поезду, на котором ездил в
свою адвокатскую контору, выходил с видом величественным и хмурым, как
какой-нибудь премьер-министр, отправляющийся вершить дела государства. А за
обедом я только успел поддеть на нож несколько зеленых горошин, как тут же
он прочитал мне десятиминутную лекцию о том, почему так делать не следует.
Окончив, он спросил, все ли понятно, а затем предложил мне повторить
основные положения. Я чувствовал, что он любит меня, но полагает, что мне
предстоит проделать еще очень долгий путь, прежде чем он сможет мной
любоваться и уважать меня. Чувствовалось, что на нашу семью - на всех нас
без исключения - он смотрит с жалостью, видя в нас множество недостатков и
прощая их лишь потому, что понимает, как мало людей, от которых можно
требовать взятия высот, подобных достигнутым им самим. Он принадлежал к