"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

тротуару. Этакое величавое презрение к условностям. Выпрыгнул голый по пояс
шофер, такой же тяжелый и мускулистый, как его грузовик. Торс белее, чем
руки, на шее красный платок "бандана". Я сразу же причислил его к племени
людей, которые долбят землю отбойными молотками, машут ломами и кирками,
ремонтируя дороги. Лай собачонки он даже не услышал, не снизошел. Рванул
рычаг, и кузов на своих гидравлических штангах пошел вверх, клонясь к
заднему борту, но до чего медленно и с таким мучительным скрежетом протеста,
словно нарочно стремясь превратить в моем воображении грузовик во вставшего
на дыбы скулящего динозавра. Тогда, и только тогда, когда груженый кузов
встал под немыслимо крутым углом, чуть ли не вертикально, шофер наконец
остановил его и открыл зев заднего борта - дымная лавина черного камня
хлынула на тротуар.
В тот день в предвидении такого зрелища я отвязал Пятнуху и подошел с
ней поближе, чтобы как следует налюбоваться. Рядом с нашим домом стоял гараж
с двойными дверьми "гармошкой". Он принадлежал обитателям соседнего частного
дома, вход в который был за углом, с авеню Маунт-Иден. От улицы гараж
отстоял чуть дальше, чем наше крыльцо, так что перед ним получалось что-то
вроде площадки для игр. Я зацепил поводок Пятнухи за сломанную ручку двери
гаража. Скользящая и рушащаяся лавиной громада так напугала собаку, что она
перекусила поводок и сбежала.
Я не сразу это заметил. Слишком я был поглощен шофером, который теперь
забрался в кузов и, с небрежным щегольством бесстрашного животного оседлав
борт, спихивал замешкавшиеся куски угля по скату метлой, насаженной на
длинную палку. Когда и это было сделано, он ловко спрыгнул наземь, с громким
лязгом опустил кузов грузовика и уехал, цедя за собой по улице тонкую
струйку угольной крошки.
Я созерцал возникшую перед домом пирамидальную груду и, поражаясь ее
весу, обретал некое новое ощущение иерархии бытия: эдакая громада, и
запросто подчиняется мановению руки человека! Ее массу, вещественность я
чувствовал очень остро. Подошвами чуял землю, ее тяготение.
Я подождал, пока из переулка выйдет со своей лопатой и тачкой Смит, наш
чернокожий дворник, живший в полуподвале.
Вышел. Меня он, казалось, не замечал, что я расценил как свою удачу.
Смит был огромным дядькой, ростом и мускулатурой затмевавшим того,
который пригнал грузовик с углем. Причем и его медлительная, скользящая
походка, и его замедленная манера говорить, и звучный бас, словно
доносящийся из глубокой бочки, - все это представлялось мне как нельзя более
подходящим к его размерам. Как зимой, так и летом он ходил в комбинезоне.
Пахло от него угольной пылью, золой и виски. Волосы сплошь седые. Кожа
черная с эдаким еще смачным фиолетовым отливом, на лице глубокие шрамы,
глаза налиты кровью, и весь он - и в тот раз, и всегда - полон
величественного, царственного гнева.
Пришел он, чтобы понемногу перетаскать уголь в угольную клеть.
Копать начал не с вершины, как поступил бы я, а с самого низа. Наполнив
тачку, он вонзил лопату, словно копье, в груду угля, взялся за рукояти,
мускулы у него на руках напряглись, и он покатил тачку по дорожке к зеву
погреба. Вернувшись назад, он на меня не взглянул, но я был единственным,
кому могли быть адресованы его слова: "Собака-то, того-этого, сбёгла".
В тот же миг я осознал, что уже довольно давно не слышу лая Пятнухи.
Конечно же, я бросился в дом, позвал мать. Отправились на поиски. Прошлись