"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

друг на друга, хохочут, кричат и гримасничают перед камерой, и собака
освобожденно носится среди них. Все ее ловят, сшибаются лбами. Когда это
смотришь, кажется, что пленка колеблется, объекты съемки клонятся, вдруг
уходят за кадр, возвращаются, и вот Дональд, выпутавшись из всей этой
массовки, нахмуренный, идет ко мне. Он качает головой, делает знаки руками,
и по написанному на его лице характерному для него озабоченному выражению я
вижу, что делаю что-то не так. Его сердито сведенные брови разрастаются во
весь кадр: я решительно намерен держать кнопку нажатой как можно дольше.

РОУЗ

К тому времени, когда началась война - то есть первая мировая, - я,
глядя на Унтерберга, тоже заинтересовалась работой в социальной сфере.
Однажды, понаблюдав, как я разговариваю с пришедшими в офис посетителями, он
сказал мне, что я не только секретарем могла бы работать. К беднякам я
относилась с большой чуткостью, иногда по поручению мистера Унтерберга я
бывала в их квартале, видела, как они нуждаются, беседовала с ними,
старалась помочь. Потом он нашел для меня должность по работе с иммигрантами
в еврейской организации взаимопомощи. В доме на углу 101-й улицы и Первой
авеню организация сняла и обставила показательную квартиру - в довольно
глухом углу, около уксусной фабрики. Там я обучала только что приехавших
женщин и мужчин, как жить в современном мире. Как поддерживать чистоту,
закупать продукты, стелить постели и тому подобное. Просто удивительно, до
чего они мало знали, до чего они были темные и необразованные. Даже
трогательно, я волей-неволей умилялась, глядя, как они силятся понять,
выучиться, изо всех сил тянутся стать вровень с другими в Америке. Я-то ведь
родилась здесь, я и понятия не имела о том, как тяжко приходилось моим же
собственным родителям, а они тоже, когда приехали, были молоды, ни языка не
знали, ни как и что в этом Новом свете положено, но они хоть кое-что умели,
у отца была профессия, работу он получил прямо в день приезда, он всегда нам
об этом с гордостью рассказывал. Отец всегда умел заработать на жизнь и
работал до последнего своего дня. Чувство ответственности в нем было развито
чрезвычайно, семья для него была всем; и он не только сам не сидел без
работы, но и других музыкантов выручал, стал у них кем-то вроде посредника
вдобавок к основной работе. Целеустремленность я переняла от него.
В общем, война началась, когда я работала в Организации взаимопомощи, и
я тут же оказалась естественным образом с войной связана. Мы целыми группами
разъезжали по армейским учебным центрам, продавали там кофе и пышки,
разговаривали с солдатами, а бывало, и танцевали с ними у них на вечерах.
Все, конечно же, исключительно прилично, никаких вольностей. Твой отец к
тому времени служил на флоте - учился на лейтенанта в Уэббовском
военно-морском училище на Гарлем-ривер и, как всегда, не мог без выкрутасов:
что ни вечер, перелезет через забор - и ко мне, безо всякой увольнительной.
Такое за ним водилось. Где бы я ни работала - а работали-то мы вечерами, -
он тут как тут, в своей синей морской форме, единственный моряк среди сотен
сухопутных, что тоже могло ему выйти боком - вечно же у солдат с матросами
взаимные трения, а тут еще явный численный перевес на их стороне, и все
равно он меня уводил от тех парней, с которыми я разговаривала или
танцевала. Счастье, что жив остался.
Потом, в восемнадцатом году, была ужасная эпидемия гриппа, и две моих