"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

В том, как решительно он прилагал свои силы к преодолению всяческих
тягот и каверз жизни, он походил на мать. Отец был человеком иного склада.
Мне казалось, что он достигает чего бы то ни было не иначе как по
волшебству.
Во время бритья отец разрешал мне на него смотреть, потому что кроме
как по утрам мне редко удавалось с ним видеться. С работы он возвращался,
когда мне давно уже полагалось спать. Он с совладельцем держал магазин
музыкальных товаров в Манеже - знаменитом театральном здании в центре
Манхэттена, на углу Шестой авеню и 43-й улицы.
- Ну что, Веселый Роджер, с добрым утречком! - говорил он. Еще когда я
был совсем маленьким, он заметил, что каждое утро я просыпаюсь с улыбкой,
выказывая тем самым столь выдающуюся наивность, что подтрунивать надо мной
за это он не переставал с тех пор всю жизнь. Когда я был совсем крохой, он
брал меня на руки, и мы принимались за игру: он по-бегемотьи надувал щеки, а
я выбивал из-за щеки воздух - сперва из-за одной, потом из-за другой. Едва
мы это дело закончим, глаза у него расширялись, щеки раздувались вновь, и я
с хохотом проделывал опять все то же самое.
Ванная была выложена белым кафелем, и все принадлежности были белыми,
фаянсовыми. Рифленое матовое окошко, казалось, испускало свой собственный
свет. Среди белизны ванной отец стоял в рассеянном солнечном сиянии почти
уже одетый - брюки, туфли, нижняя рубашка в рубчик, по бокам свисающие
подтяжки - и взбивал мыльную пену в бритвенном стаканчике. Потом он легкими,
точными взмахами помазка наносил пену на лицо.
При этом он мурлыкал себе под нос увертюру из вагнеровского "Летучего
Голландца".
Мне нравился шершавый звук, с которым помазок бегает по коже. Нравилось
мыло, когда оно под помазком превращается из жидкого раствора в глыбу пены.
Потом отец оттягивал подвешенный на стенном крюке длинный ремень около трех
дюймов шириной и по нему туда-сюда, с поворотом кисти водил своей "опасной"
бритвой. Я не мог понять, как такой мягкой штукой, как кожа, можно точить
нечто столь твердое, как стальное лезвие. Он объяснял мне, в чем тут дело,
но я-то знал, что это лишь очередной пример применения его магической силы.
Еще отец показывал фокусы. Мог, например, прямо на глазах оторвать себе
большой палец, а потом приделать его обратно. Он охватывал палец ладонью
другой руки, дергал, и на месте пальца оказывалось пустое место. Жуть - как,
впрочем, и все хорошие фокусы. Кулак с зажатым в нем пальцем он относил чуть
в сторону, потом приставлял обратно, с этакой еще подкруткой, и
демонстрировал мне палец, шевелил им - смотри, дескать, как новенький!
У него всегда было в запасе что-нибудь этакое. Каламбуры. Шутки.
Пока он брился, на его лице то тут, то там возникали крошечные роднички
крови, исподволь просачивались сквозь пену, окрашивая ее красным. Отец,
казалось, не замечал, продолжал бриться и напевать.
Сполоснув лицо и обдав его настойкой гамамелиса, он разделял свою
черную блестящую шевелюру пробором посередине, потом с каждой стороны
зачесывал волосы назад. Он всегда был аккуратно подстрижен. Его
благообразное свежее лицо сияло. Кончиками пальцев он приглаживал темные
усы. Нос его был тонок и прям. В живых, искрящихся карих глазах мелькали
искорки озорного ума.
Оставшуюся в стаканчике пену он усердно намазывал мне на щеки и
подбородок. В шкафчике с лекарствами лежала палочка для прижатия языка;