"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

который куда как скорее можно считать центром мира. Я позвонил по телефону
своему приятелю Арнольду, который жил в доходном доме напротив. Может быть,
его мама разрешит нам после школы залезть на крышу? Я надеялся, что с крыши
шестиэтажного дома, где жил Арнольд, и впрямь удастся краешком глаза увидеть
"Гинденбург", когда он пройдет над Манхэттеном, если высота полета будет
достаточной. Но мать Арнольда сказала, что никому нельзя залезать на крышу,
и я выкинул это из головы. Когда я на следующий день проснулся, о
"Гинденбурге" я почти забыл. Пошел в школу. Был теплый ясный день. Из школы
домой шел со своей подружкой Мег. Потом я играл в ступбол. Потом мы с
мальчишками менялись фантиками от пачек с жевательной резинкой. Живая
изгородь была подернута бледной зеленью свежих листочков. К тротуару
подъехала повозка зеленщика Гарри. Он принялся выкликать, обращаясь к окнам.
Вожжи намотал на торчащую рукоять тормоза сбоку телеги. У Гарри был
специальный ключ для открывания пожарных гидрантов. Он открыл гидрант в
середине нашего квартала и, наполнив ведро водой, поставил его на мостовую
перед своим конем. Конь стал пить. Деревянные оглобли, которыми к нему
присоединялась телега, наклонились к земле. Упряжь была кожаной, но с
укороченными ремнями, они кончались кольцами, от которых дальше шли цепи,
прикрепленные к передку телеги. Сама упряжь выглядела невероятно тяжелой,
хомут сидел на шее у коня, как массивная кожаная шина. Окованные железом
колеса были со спицами. От осей отходили ленточные рессоры. Все овощи и
фрукты на тележке влажно поблескивали. Гарри обдавал их водой из шланга,
чтобы они сияли чистотой. До меня доносился запах мокрой зелени. Гарри
оторвал вершки от пучка морковок, проданных какой-то даме, и скормил ботву
коню. Я направился в "Овал" - небольшой сквер посредине авеню Маунт-Иден.
Оттуда, естественно, открывался обширный вид на ничем не загороженное небо.
Не помню, какие у меня там были особенные дела. Может, съел мороженое. А
может, я там искал Мег, которая иногда посещала "Овал" с матерью. Над
крышами частных домов, стоявших на северной стороне авеню Маунт-Иден,
напротив сквера, показался нос огромного серебристого "Гинденбурга". Я даже
рот открыл. Дирижабль скользил невероятно низко, прямо над крышами, и шел
как раз на меня, на высоте каких-нибудь двух-трех сотен футов, все
надвигался, надвигался, и ему не видно было конца. Он был наклонен вниз, ко
мне, словно невиданное животное, монументально застывшее в замедленном
прыжке с неба. Какая-то веревка тащилась сзади, свисая из-под кабины как
швартов. Потом я сморгнул, и - глядь! - уже весь дирижабль открылся взору,
он слегка поворачивал к востоку, и я увидел его целиком, во всей его тугой
серебряной огромности: ребристые грани его цилиндрического баллона, широкого
в середине и сужающегося к концам, отразили солнце, заиграли солнечными
бликами, как пущенная веером колода атласных карт. А вот я уже и услышал
его - пропеллеры рядом с кабиной гудели в небе, как вентиляторы. Дирижабль
не издавал грубого зудящего воя, свойственного аэропланам, он, казалось,
лишь шепчет. Дирижабли недаром называют иногда воздушными кораблями - это
действительно был корабль, настоящий корабль в небе, он и плыл, как корабль.
Огромность его была ни с чем не сопоставима, рядом с ней терялись и дома, и
машины на улицах, а уж люди - кричащие, машущие руками и глядящие вверх - и
подавно; это был словно сколок самого неба, сошедшего на землю, какой-то
летающий город или обитаемое облако. Мне видны были малюсенькие человечки в
кабине, они глядели в окно, и я махал им. "Гинденбург" плыл теперь над
парком "Клермонт" в направлении авеню Морриса. Туда мне одному ходить не