"Э.Л.Доктороу. Всемирная выставка" - читать интересную книгу автора

Мне чрезвычайно нравилось переводить цветные картинки комиксов на
вощеную бумагу. Кладешь вощеную бумажку поверх картинки и трешь по ней
взад-вперед ребром линейки или плоской деревянной палочкой, какими прижимают
язык, когда смотрят горло. Цвет пристает к вощенке будто со специальной
переводной картинки. Четкости оригинала, конечно, не получаешь, но все
вполне различимо - и персонажи, и слова, которые они говорят. Еще я занялся
полузабытым к тому времени делом - резьбой по мылу, которой научил меня
когда-то брат. Тут требовалось содействие матери, поскольку мыло стоило
денег. Но если поканючить, можно было разжиться куском светлого мыла, и
тогда работай на здоровье - бери кухонный или перочинный нож и вырезай
фигурки животных и людей. Раз-раз - и вот тебе мужчина в котелке. А обрезки
можно намочить и слепить из них новый кусочек мыла.
Еще можно было расковырять персиковую косточку - сделаешь все как надо,
не задев внутри семечко, получится настоящий свисток. Но это долгая песня.
Летом начнешь и только через год закончишь - жуткая работенка.
Дональд был все время занят, но, если речь шла о том, чтобы помочь мне
соорудить модель аэроплана, тут он соглашался - все же очень уж интересное
дело. Тут он не мог устоять. Клейкой лентой прилепляешь к столу чертеж, а
потом делаешь части крыльев и фюзеляжа, прикладывая бальзовые распорки к
бумаге. Сперва их выстругиваешь в размер лезвием опасной бритвы, потом одну
распорку крепишь к другой каплей прозрачного аэролака. Предварительно
заготовленные бальзовые лекала сами собой обеспечивали правильность обводов.
Если я по неловкости ломал фигурное лекало, Дональд вырезал такое же точно
из запасной бальзовой дощечки. Когда у меня все бывало подготовлено -
крылья, фюзеляж, хвост и элероны, - Дональд принимался за сборку сам, а
потом сам все обтягивал тонкой цветной бумагой.
В каталоге всяческих ребячьих поделок мне особенно приглянулась одна
модель - это был не просто аэроплан, это был дирижабль. Дирижабли,
называвшиеся еще цеппелинами, казались мне самым замечательным, что только
можно увидеть в небе. Иногда и впрямь их удавалось издали посмотреть. Они
были так огромны, что, если эта штуковина покажется даже где-нибудь на
горизонте, ее все равно видно. Плывет себе этак важно, словно облако.
Движется медленно-медленно и видна долго, не то что аэроплан. Однажды по
радио в последних известиях сказали, что самый большой дирижабль в мире -
"Гинденбург" - совершает перелет из Германии в Нью-Йорк. По пути следования
он пересечет восточное взморье и Лонг-Айленд. Потом направится к западу в
Нью-Джерси, где для него приготовлена посадочная мачта, а значит, над
городом он покажется что-нибудь сразу после полудня. Я к этому времени,
может быть, уже приду из школы. Однако увидеть его я даже не надеялся мне и
в голову не приходило, что можно своими глазами посмотреть то, о чем
объявляют в последних известиях. Я как-то не думал, что в Бронксе что-то
может происходить. Что ж, Бронкс - это огромное пространство, многие мили
улиц с шестиэтажными, вплотную поставленными жилыми домами, с холмами и
долинами, где в каждом микрорайоне - своя школа, вроде нашей, свой
кинотеатр, своя торговая улица с магазинами на первых этажах жилых домов;
все это пронизано туннелями метро и связано воедино трамвайными рельсами и
линиями надземки, однако так или иначе, но для всех живущих здесь, и для
меня тоже, Бронкс - это так себе. Не бог весть что. Тоже мне пуп вселенной!
Мне казалось, что "Гинденбургу" более пристало пролететь над Манхэттеном,