"Хаймито фон Додерер. Дивертисмент N VII. Иерихонские трубы" - читать интересную книгу автора

царила какая-то безличная тишина. Я впал в настроение, странным образом
подобное тому (конечно, только по сути), которое возникает, когда в школе
в неурочный час по какой-то надобности входишь в физкультурный зал -
допустим, за оброненным там носовым платком. Вон он и лежит, этот платок
возле шведской стенки. Но здесь, огибая гору слева, бурлящая река
непрестанно катила под пустым небом свои вспененные воды. В трюме гулко
гудели струи. Я почувствовал боль; невозможно сказать почему, невозможно
сказать за что - тоска травила меня, как яд.


Я поднял глаза - и теперь увидел, что за рекой, будто золотисто-зеленый
сад радости, стоит только что ушедшее лето, стоит над лесистыми горами, по
ту сторону седловины, под которой поезда, идущие на запад, проходят два
туннеля. Городок за горой называется Айхграбен. После второго туннеля
железнодорожное полотно круто идет вниз, и колеса начинают стучать уже
совсем в другом ритме, рельсы гудят под ними, и лес, проносящийся по
сторонам, наполняется стуком и звоном, потом все вдруг обрывается - это
поезд выскочил на виадук; вскоре заскрипят тормоза - впереди маленький
вокзал.


Зелень колышется, она теплая и пенистая, веранда высокая, а леса
простираются куда дальше, чем может охватить глаз с этой благоприятной для
обзора точки. Но что до меня, то я жил в другом месте, расположенном куда
ниже: в садовом домике у ручья, текущего в высокой траве, на самом дне
долины, которая тоже принадлежала хозяевам верхней виллы. Я просыпался
рано, потому что стены моего жилья были в основном из стекла. Птицы пели.
Я вскакивал с кровати и, не одеваясь, шел по мокрой лужайке под лучами
утреннего солнца. Но вот здесь, у самой реки, возле корабельного остова,
была сегодня эта девочка, только что была. Голова моя поникла, я снова
слышал, как шумит вода в трюме. Что-то меня преследовало, я тянул за собой
некую нить, и она путалась у меня в ногах. Я глядел как завороженный на
развороченные колеса парохода, словно надеялся по этим обломкам понять
смысл своего существования.



3

Сразу же после истории с Рамбаузеком, прямо с того самого дня, я начал
катиться по наклонной плоскости, и, как я этому ни противился, я не только
был не в силах остановиться в своем падении, но, более того, постепенно
опускался все ниже и ниже. Подобно кораблю в легендарном море водорослей
перед Атлантидой, я, потеряв всякую работоспособность, застрял и кружился
на одном месте; я из кожи вон лез, по все было тщетно, дни напролет я
что-то безуспешно высиживал и чуть ли не с наслаждением вдыхал миазмы
своего духовного разложения. Вино мне тоже не помогло, оно, соединяясь с
моим недугом, превращалось в отраву. Своим обманчивым блеском оно лишь
вводило в заблуждение, становилось своего рода фата-морганой лучшего
состояния, так что пить приходилось все больше и больше, и в конце концов