"Хаймито фон Додерер. Слуньские водопады" - читать интересную книгу автора

приносили с собою служащие и разогревали на спиртовке. В конце концов в
помещение был проведен газ.
Итак, Хвостик никакими особенностями в одежде не отличался. Всегда один
и тот же малиновый галстук-самовяз, захватанный и тусклый. То же самое
можно было сказать о полях его жесткой черной шляпы. Резинки на его
башмаках давно растянулись и вокруг голеностопного сустава торчали, как
горшки. В такой одежде вид у Хвостика был жалкий. Англичанам - Роберту
Клейтону и нескольким инженерам, которые занимались техническим
переоборудованием, - это было совершенно безразлично. Все равно они его
ценили. Он так быстро выучил английский, что это производило даже
странноватое впечатление (словно поначалу только прикидывался, что ничего
не понимает!), а так как благодаря матери он знал чешский, то быстро
усвоил и сербскохорватский. Его способность к языкам была поистине
удивительна. Хвостик не закончил никакого учебного заведения, кроме
коммерческой школы, правда хорошей и солидной. А теперь у "Клейтона и
Пауэрса", постоянно пребывая в рабочем рвении, всегда второпях, Хвостик
так и не выбирал времени подумать о своей поношенной и убогой одежде.
Милонич надеялся, что и в этом отношении он сумеет заставить своего
друга призадуматься. Однако, как сказано, тот считал другие перемены более
важными и неотложными.
Даже улица, на которой жил Хвостик, вызывала недовольство Мило (так
называл его Хвостик, которого последний в свою очередь величал Пепи). Как
только наступала темнота, в слабо освещенном Адамовом переулке (кто знает,
было это название зловещим или нет?!) на тротуаре появлялись отдельные
пятна, фигуры совсем неподвижные или чуть-чуть двигавшиеся взад и вперед
вдоль ворот своего дома, а не то стоявшие под ними или возле них в тусклом
свете газового фонаря. Прохожими этих женщин, конечно, нельзя было
назвать, да им и не нужно было такое название. Однако кое с кем из
прохожих они заговаривали. Каждая из них имела свою комнату в одном из
этих домов, где иной раз кое-что происходило (в таких случаях консьержка
получала от уходящего гостя "на чай", так же, впрочем, как и от входящего,
иными словами, двойную порцию чаевых, что было, конечно, много больше, чем
давал один "солидный посетитель"). Дело, однако, в том - и лишь это
обстоятельство и может пробудить в нас интерес, - что эти дома служили не
только вышеупомянутым целям (да в переулке никогда и не бывало больше
четырех-пяти топчущихся почти на одном месте женщин), в них также обитали
со своими семьями пенсионеры, рабочие, служащие и киоскеры, как и во всех
прочих домах этого скромного района. Эти жильцы от себя сдавали комнаты
женщинам не для жительства, а для добывания средств к жизни. Люди в
больших городах в то время были очень бедны. Если такая комната не имела
изолированного входа - кстати, обычно это бывала лучшая комната в
квартире, - то его устраивали, часто очень сложным способом. Так возникали
целые коридоры, вернее, узкие проходы между старыми коврами, покрывалами
или простынями, висевшими на специально натянутых веревках, эти коридоры
нередко шли через комнату, деля ее на две половины, они вели до самых
дверей "приемной" жилички. Гости, идя за ней, в большинстве случаев с
очень серьезными лицами, сквозь эти завесы, видели слабый свет керосиновых
ламп "правомочных" жильцов и обоняли их теплый запах, я имею в виду не
только лампы, но и людей за занавесками. Тут не надо чего-то доискиваться
или что-то устанавливать, достаточно знать и помнить, что при лампах,