"Хаймито фон Додерер. Слуньские водопады" - читать интересную книгу автора

композиции требуют, чтобы ход вещей когда-нибудь принял иной оборот.
Впоследствии Мюнстерер, правда, лишь краткое время ютился в квартире
Хвостика. (Надолго ему это не удалось, даже несмотря на благоприятные
обстоятельства, о которых он некогда мечтал.) Спал в кровати Хвостика, на
его матраце - не раз и не два фланкированный Феверль и Фини вкупе с
партнерами - и, конечно же, испытывал неописуемое волнение.
Впрочем, оно относилось не столько к исполняющим свои служебные
обязанности дамам, сколько ко все еще отсутствующему Хвостику.
Но сейчас он еще был здесь. Мюнстерер почтительно его приветствовал,
встретившись с ним на лестнице, и тот дружелюбно и церемонно ему отвечал.
Итак, один исчезал наверху, где он жил, Мюнстерер же спускался вниз и
садился на свое ложе, умышленно нами не описанное (одеяло - грязная
тряпка, от одного вида которой становилось тошно). Сегодня здесь было
тихо, тесно, конечно, но не так, как всегда. Пещера пуста. На лестничной
площадке горит лампа. А в узеньком закутке с дверью на черный ход, где он
жил благодаря попечению отца (оконсьерженного), было почти темно.
Horribile dictu со своим остолопом сегодня отправилась в кабачок, где
отец Хвостика некогда служил кельнером, - сегодня там было ежегодное
заседание районного общества взаимного кредита. Пригородный обычай: целый
год вносились известные суммы, а перед рождеством они распределялись между
членами общества. Уже и в ту пору эти накопления с точки зрения
национально-экономической были весьма значительны (нынче они огромны).
Остолопу на этих заседаниях не разрешалось пить, "разве что стопочку".
Дома он получал сначала пиво, а потом и вино, отчего его не так уж трудно
было увести из кабачка. Дома Веверка давала ему нализаться всласть, а
перед сном била его по щекам, по правде сказать, без всякого повода, без
всякой стычки, в гробовом молчании. Мюнстерер-папаша никогда не выходил из
себя - слышалось только какое-то бормотание да тихая воркотня. У госпожи
Веверка, надо же наконец упомянуть об этом, сноровка была недюжинная.
Мюнстерер-младший сидел на своей омерзительной кроватке. В нем, в самой
глубине его существа Хвостик еще поднимался по лестнице в свою квартиру и,
как то часто случалось, обогнал его. Но это ощущение, жившее в Мюнстерере,
собственно, было всего-навсего отображением внешней действительности,
видимой каждому и все-таки потайной. Однако сегодня он впервые упирался,
как собака, которую тянут за поводок; на какие-то секунды он почувствовал
в себе собачью природу своего отца и в то же время уважение к Хвостику,
приоткрывшееся в нем, точно трещинка, уходившая, однако, в его глубину
больше, чем он когда-либо мог предположить. С другой стороны, как раз это
ведь и освобождало его от отца, от госпожи Веверка, от омерзительной
кровати и керосиновой вони, которая чувствовалась сразу, как войдешь в
подъезд и начнешь спускаться в преисподнюю, тут надо было пройти мимо
лампы. Но всего омерзительнее эта вонь была днем. Фарфоровый шар с
керосином был облеплен малюсенькими мухами, летом же ночными бабочками.
А тут еще новое обличье Хвостика, вернее, его новая одежда, которую он
неизменно носил со дня ужина у Клейтонов - о последнем Мюнстерер,
разумеется, и не подозревал.
В ту пору Мюнстерер узнал наконец возраст Хвостика. Но разница в
какой-нибудь десяток лет не послужила ему оправданием его собственной
троглодитской отсталости, да и воспоминания детства не пришли на помощь.
С того дня как Хвостик сменил кожу, его влияние на Мюнстерера, влечение