"Хаймито фон Додерер. Слуньские водопады" - читать интересную книгу автора

спрашивали. Но, как обычно, стоит совершить какое-нибудь активное действие
(а они его совершили на Дунайском канале), и удержу больше нет, один шаг
влечет за собою другой. Они повернули за угол и пошли вверх но
Райтлеегассе, которая уже ни в коей мере не соответствовала их
представлениям о переулке, то есть маленькой улочке, ибо она сурово
уставилась на обеих спасительниц ребенка двумя рядами домов - элегантных
по понятиям того времени.
Они прошли через узкий палисадник.
Квартира находилась на втором этаже.
Все было совсем иначе, чем они себе воображали.
Дверь открыла горничная. В тот же момент они услышали откуда-то из
дальних комнат громкий мужской смех. Госпожа Рита большими шагами прошла
через переднюю и приветствовала их сердечным рукопожатием. Все здесь
купалось в блеске и в новизне; в двух комнатах, через которые их провела
госпожа Бахлер, не было ровно ничего из старой мебели; отяжелевшая за
долгую свою жизнь, эта мебель могла бы низвергнуть гладкую поверхность
новой к прошлому, уже ставшему анонимным (кстати сказать, помещение
капитала, то есть части Ритиного приданого, видимо, себя оправдало, так
как при выезде со старой квартиры они часть обстановки просто оставили
там, хоть и не оптом, как это сделал Хвостик). В третьей комнате сидел
огромный толстый человек в грубошерстном сюртуке и сапогах с высокими
голенищами, не подымаясь со стула, он смотрел на обеих троянских лошадок,
которые вкатились, совсем маленькие, как на самокате; казалось, госпожа
Рита ввезла их за веревочку, точно игрушки, пред светлые очи самодержца.
- Вот они, - обратилась она к нему, и к ним: - Это мой дядя Лала
Глобуш, хозяин крупного поместья, неподалеку от Мошонсентьяноша или
святого Иоанна. Он, возможно, найдет вам хорошее применение.
Не следует думать, что Фини и Феверль не обратили внимания на это новое
обращение со стороны госпожи Бахлер. Но обе они были здесь не более как
наблюдательницами, и, хотя вкатились сюда совсем маленькими, а сейчас их
сделали еще меньше, они сознавали, что этот визит их ровно ни к чему не
обязывает.
- Итак, дети мои, что вы умеете? - проговорил Глобуш.
Этот голос сделал вовсе излишним любое оружие для самозащиты. Теплый и
громыхающий, заодно со смехом, который словно застыл на его огромном лице,
как солнце в деревенском пруду, он мигом изменил всю ситуацию.
Внешне Глобуш выглядел так же, как и многие евреи-конеторговцы, в те
времена обитавшие в Венгрии и странствовавшие по всей округе, которых
очень устраивал сельский урбанизм, несмотря на противоречивость этих
понятий. Дело в том, что их пронырливость покоилась на удобной подушке
истинной жизнерадостности, коей их пропитала родина, охочая до лакомой
еды, родина с широкими проселочными дорогами - они были сплошь изрыты
колеями, - с деревнями, белые улицы которых раскинулись так широко, что
далекое небо от самого горизонта врывалось на деревенскую площадь, с
землями, где тамошние жители любили ездить верхом и пользоваться всеми
удовольствиями, что нет-нет да и предоставлялись им на территории между
Цикзее и Апетлоном. Колею Глобуши всегда оставляли широкую. И наживались,
можно сказать, со вкусом.
- Господин Глобуш, - сказала Феверль, под столь странным солнцем она
быстро выросла, теперь она была нормального роста, а не игрушечного.