"Юрий Дольд-Михайлик. У Черных рыцарей" - читать интересную книгу автора

всплыл разговор с Титовым, прозвучали его слова: "Только помни: поездка -
твое личное дело, только личное".
Нарушить обещание Григорий не мог. Кто знает, чем обернется такая
авантюра. Ибо его вмешательство может оказаться авантюризмом чистейшей воды.
Не зная броду, не лезут в воду! Тогда категорически отказаться? Это опасно,
ведь совершенно очевидно: все, только что услышанное, лишь продолжение
разговора, начатого десять дней назад человеком в очках.
Припоминая дальнейший ход событий и свой ответ, Григорий решил, что вел
себя тогда правильно.
- Вы были откровенны со мной, отче Фотий, - ответил он. - Хочу
отблагодарить вас тем же. Ваше предложение соблазнительно самой идеей борьбы
с большевизмом. Но мне, немецкому офицеру, барону, не пристало менять мундир
военного на полушубок повстанца.
Фотий улыбнулся.
- Это лишь внешняя сторона дела. Суть остается...
- Внешнее с внутренним иной раз связано так крепко, что разорвать их -
значит покушаться на самое главное в человеке. Я офицер не по мундиру, а по
воспитанию.
- Я понимаю ваши чувства, сын мой, но одобрить их не могу. Устами
вашими глаголет гордыня. Гордыня, а не смирение перед волей всевышнего.
Приблизительно через неделю мне снова придется побывать в этих местах... Я
найду вас. Обещайте подумать.
- Рад буду вас повидать, но не для продолжения данного разговора.
- Не надо торопиться! Жизнь человека в деснице божией, а эта десница не
только милует, но и карает нерадивых.
Григорий тогда не придал значения этой замаскированной угрозе. И
напрасно. Снова ошибка! Следовало сказать, что он подумает - необходимо
выиграть время, разработать план побега из лагеря. Григорий пренебрег такой
возможностью. То есть план он обдумал, а выполнить его не успел.
В лагере существовал порядок: накануне окончательного освобождения
офицерам давали увольнительные в город - с вечера до утра. Получение такого
отпуска фактически означало, что формальности с демобилизацией закончены.
Это было общеизвестно, и когда в палатку, где жил Григорий, вошел сержант,
все присутствующие бросились поздравлять счастливчика.
Григорию стоило немалых усилий скрыть беспокойство и недоумение. Что
могла означать такая неожиданная "милость"? На предложение отца Фотия он
ответил отказом, никто другой никаких разговоров с ним не вел. Странно,
очень странно... Возможно, этот отпуск поможет ему разузнать о намерениях
лагерной администрации?
Солнце клонилось к западу, когда одетый в штатский светло-серый костюм
бывший гауптман Генрих фон Гольдринг вышел за ворота лагеря, И тотчас же им
овладело давно знакомое чувство настороженности, которое всегда приходило
перед опасностью.
Ничего собственно не произошло: широкая бетонированная автострада,
отполированная бесчисленными шинами, поблескивала на солнце. Ни единого
прохожего или велосипедиста - никого, кто мог бы за ним следить. Тогда
откуда это ощущение все возрастающей опасности?
"Повинуясь чьей воле и по каким причинам мне дали увольнительную?
Может, хотят соблазнить свободой и тем усилить желание вырваться из лагеря?
А что, если хотят проверить, нет ли у меня здесь каких-либо связей? Что,