"Григорий Устинович Дольников. Летит стальная эскадрилья (про войну)" - читать интересную книгу автора

Вылетев из кабины, получил сильный удар. Стало совсем тихо.
Мимо пролетел мой горящий самолет. Чуть в стороне факелом - второй. И тут
вижу, как на глазах растет, ширится плоскостями силуэт "худого". Очередь!
Эх, сволочи, расстрелять задумали... "Мессершмитт" проскочил. Надо скорее
вниз - добьет, гад. И я тяну стропы, глубоким скольжением на
полупогашенном парашюте лечу вниз. Земля совсем рядом. Отпускаю
спасительные шелковые нити из рук - и снова удар.
Был полный штиль. Парашют накрыл меня своим куполом. Вставать не хотелось.
В таком полузабытьи услышал чьи-то грубые окрики, неясную речь и от града
ударов, жестких, коротких, бросающих кровь к вискам, пришел в себя. Немцы!
В детстве на кулачках не любил я уступать пацанам-сверстникам. С
горячностью кидался при случае против двоих и против троих. А тут меня
били враги. Когда один из гитлеровцев сорвал с моей гимнастерки погоны, я
наотмашь ударил его. Немец упал. И тогда началось избиение. С автоматами в
руках, в шортах, в огромных ботинках, с нечеловеческим оскалом - такими
запомнил фашистов на всю жизнь.
Кто-то тяжело ударил сзади. Согнувшись, я лежал на земле и пытался
защищать лицо и живот, но гитлеровцы методично били ногами до тех пор,
пока в глазах уже потемнело.
Вдруг все разом смолкло. Подъехала машина. Когда из нее вышел офицер, двое
дюжих немцев подняли меня, поддерживая под руки.
- Фуз капут?
Все это время после покидания самолета я не замечал, что нога моя разбита.
В разных местах ее глубоко впились осколки, стоять было тяжело. Но
склониться перед врагом?.. Хочу вытереть пот с лица, а это кровь - из
носа, ушей, изо рта...
- Большевик? - спросил подкативший на машине офицер.
- Да.
Немец чему-то усмехнулся:
- Ии-юда?
- Нет. Русский я... - ответил, и тут силы покинули меня.
Держа под руки, куда-то поволокли...


"Белый аист летит..."


Бывали вы в клубе какого-нибудь глухого-преглухого села? В больших городах
да столицах, где улицы нарядны и тысячами огней сверкают великолепные
здания театров, там разряженная публика слушает оперы Чайковского,
Вагнера, Берлиоза, внимает драмам Островского, Шекспира. А у нас, в
затерянной в белорусских лесах деревушки Сахаровке, в пору моего детства
только-только появилось немое кино. Сколько целомудренной грусти, надежд,
воспоминаний в этих словах!
Произошло это памятное моим односельчанам событие в начале тридцатых
годов. Надо сказать, в то время праздников в деревне поубавилось. Троицы,
пасхи, разные там престольные торжества ушли в небытие, и если оставалось
еще какое волнующее деревенских жителей мероприятие, к которому готовились
заранее, продумывали все до мелочей всей семьей, так разве что "кирмаш" -
выезд на базар. В город мы везли масло, яйца, яблоки, грибы, ягоды, орехи