"Анатолий Домбровский. Падение к подножью пирамид " - читать интересную книгу автора

философом. И возрастом они не очень разнились: Петр Петрович был лишь на
два года моложе Яковлева. Объединяла их также любовь к морю. Яковлев не
скрывал, что завидует Петру Петровичу и что, сложись его судьба иначе,
плюнул бы на все и тоже отправился бы в кругосветное плавание, например, с
Петром Петровичем, когда б тот согласился взять его с собой. Мешали ему две
вещи: прочные служебные цепи и болезнь - у него был радикулит. Естественно,
что он стал горячим помощником Петра Петровича во всех его морских делах.
Те, кто знал Лукашевского, иногда рассказывали о нем легенды. Трудно
сказать, как они возникали. Возможно, что источником для них послужили
какие-то действительные факты из жизни Петра Петровича, но достоверно одно:
сам Петр Петрович не был автором этих легенд, всегда опровергал их, смеясь
или негодуя, что, впрочем, никак не влияло на их существование и, может
быть, даже напротив - усиливало их жизнестойкость. Вот, например, одна из
таких легенд: однажды техник Полудин сорвался в штормовую погоду с башни
маяка и наверняка разбился бы, если бы вдруг не завис в воздухе,
остановленный взглядом Лукашевского, и не опустился бы затем на скирду
сена, стоявшую в тридцати метрах от башни. На вопрос о том, было ли такое,
даже Полудин отвечал одним словом: "Бред!", а Петр Петрович неизменно
пускался в рассуждения о невозможности телекинеза. Вот еще одна легенда:
будто Петр Петрович как-то, на спор с одним из гостей, спустился ночью с
завязанными платком глазами по отвесной стене обрыва к морю и потом точно
так же поднялся по ней за считанные минуты. Были также легенды с
чертовщиной: однажды по причине аварии погас маячный огонь, но купол маяка
продолжал всю ночь светиться ярким голубым огнем; некоторые из гостей
видели, как по воле Петра Петровича на чистом холсте возникали самые
удивительные картины, хотя он не прикасался к холсту, и как его "Эллинида"
мчалась по волнам против ветра без паруса и мотора.
Петра Петровича эти россказни огорчали, хотя он видел в них некоторую
народную традицию - слагать небылицы о мельниках, кузнецах и, вероятно, о
смотрителях маяков. Хуже нелепых разговоров было то, что порой у него
возникало желание проверить, не обладает ли он и на самом деле теми
чудесными способностями, которыми наделяли его досужие фантазеры. И хотя он
не устраивал себе таких проверок, сама мысль о них казалась ему признаком
его душевного неблагополучия. Впрочем, повседневные занятия и заботы
избавляли его от этой тревоги. Но однажды...
Однажды, сидя перед чистым холстом, прислоненным к стене, он увидел на
нем пирамиду Хеопса. Какое-то время, еще не осознавая, что перед ним не
реальная картина, а лишь видение, он всматривался в него, щурил глаза,
ощущая, как слепит его солнечный свет, отраженный от двух, повернутых к
нему граней пирамиды, и мешает ему рассмотреть тонущий в дымке за гранью
плато Каир, как легко становится глазам, когда он опускает их, погружая в
тень, отбрасываемую гигантским конусом пирамиды Хефрена и упирающуюся
вершиной в подножие пирамиды Хеопса. Пирамиду Хефрена Петр Петрович при
этом не видел, так как она была у него за спиной. Где-то там же было
солнце. Тень пирамиды Хефрена накрывала как бы самого Петра Петровича и
каменистую пустыню - пространство между двумя пирамидами. В тени, ближе к
пирамиде Хеопса, маячил на верблюде одинокий всадник.
За пылающими гранями пирамиды Хеопса и над ней было голубое, небо,
чуть подернутое белесой окалиной. У каменных глыб ее нижнего уступа Петр
Петрович различил крохотные вертикальные черточки - людей. В лицо пахнуло