"Юрий Домбровский. Новеллы о Шекспире" - читать интересную книгу автора

уже прямо глядя на пастора. - Здравствуйте, достопочтенный мистер Кросс, а я
вот вашей жене свои старушечьи... - и она сделала движение встать.
- Сидите, сидите! - учтиво испугался пастор. - А я вот тут, - и,
пододвинув третье кресло, он сел с ними рядом.
Матушке Анне Шекспир только недавно исполнилось пятьдесят пять, у нее
было плоское лицо, большие, крестьянские руки с узловатыми, тупыми пальцами
и черты резкие и прямые, как у старой деревянной Мадонны, завалявшейся на
чердаке еще со времен Марии Католички. И голос у матушки Анны был тоже
по-крестьянски грубый и звучный, но когда она горячилась или смеялась, то
все ее неподвижное лицо озарялось изнутри блеском крупных, круглых зубов.
Посмотришь на такую бабищу и подумаешь: "Такая, если что не по ней, сразу
сгрызет".
И, судя по рассказам, Анна в девках и верно была такой, но прошли года,
народились крикливые дети, незаметно подошла старость, и вот произошло
"укрощение строптивой": теперь Анна робела и перед голосистыми дочерями,
когда они начинали орать друг на друга и начинали требовать то того, то
другого (их у старухи было две - Сюзанна и Юдифь), то перед мужем Сюзанны -
противным, самоуверенным человеком с наглой и вежливой улыбочкой шарлатана
(он и в самом деле был доктор), то перед своим блудным мужем - молодящимся
лондонским хлыщом в плаще и с дворянской шпагой на боку. Его-то пастор
просто ненавидел. В три года раз он вдруг вспоминал, что в родном захолустье
у него осталась семья, дом, - два дома даже, старый и новый, - старуха жена,
которая старше его на семь лет, и две взрослые дочери, и на все это
надлежало бы взглянуть хозяйским оком. И тогда он с легкостью театрального
предпринимателя, для которого все на свете одинаково важно и на все равно
наплевать, доставал где-то лошадь и верхом прискакивал в Стратфорд. Пастор
видел его несколько раз (в последнее время он что-то зачастил). Шарлатан был
тогда одет джентльменом, кутался в тонкий зеленый плащ и звенел шпорами.
Стоя в церкви, он расточал улыбочки и с величайшей готовностью раскланивался
на все стороны. Уж по одной улыбочке можно было понять, из какого гнезда
вылетела эта птица и много ли ей дела до старухи жены, двух дочерей,
скромной апостольской церкви в Стратфорде и всего Стратфорда вообще. А
старая Анна, эта голосистая и здоровая, как медведица, дурища, ходила перед
ним на цыпочках и млела от одного его голоса. А от чего тут млеть, скажите
пожалуйста, на что тут смотреть?!
И, откашлявшись, пастор сказал:
- Живете-то вы неплохо, матушка! Я недавно проходил мимо вас и
любовался домом. Такой дом тысячу лет простоит. Мэри, - обратился он к жене,
а ты бы...
И его понятливая жена сейчас же плавно встала со стула и сказала:
- Миссис Анна, так, значит, вы потом пройдете на кухню, я вам кое-что
покажу.
Когда она ушла, Анна подняла на пастора большие желтые, как у умной
собаки, глаза и посмотрела прямо, скорбно и просто.
- Ну, значит, приезжает? - бодро спросил Кросс, подвигаясь к Анне.
Та кивнула головой.
- Да, я уже слышал, у них там театр сгорел, что ли?.. Что, письма от
него не получали?.. Ах, получили все-таки! А ну, покажите-ка!..
Анна протянула пастору сложенный лист бумаги. Тот развернул его,
пробежал глазами и положил ей на колени.