"Юрий Домбровский. Новеллы о Шекспире" - читать интересную книгу автора

рецепты, выписанные букашечным почерком; их показывал ему доктор и что-то
говорил.
Когда он внезапно проснулся, опять было темно и тихо. Свеча погасла.
Слабо серело почти на потолке маленькое квадратное окошко, а в нем - грубый
край трубы и сбоку - большая зеленая чистая звезда. Где-то за стеной падала
и падала в воду полная, звучная капля. "Скоро рассвет, - подумал он. - Надо
бы раздеться и лечь под одеяло". Но двигаться не хотелось, и он лежал,
разбитый блаженной усталостью, и думал. Ведь вот что интересно: имя этого
сочинителя трагедий и масок он слышал не раз. Пришлось даже как-то держать в
руках какую-то его драму. Он ее не дочитал и до половины - сбился,
соскучился и бросил. А вообще-то он любил только комедии - и не читать, а
смотреть, особенно если там были клоуны и драки. Понять и прочувствовать
пьесу с листа он не мог: сразу путался и переставал понимать кто - кто и что
к чему.
Так вот, имя этого сочинителя и актера он слышал -до этого, но все это
было так случайно и настолько неинтересно, что, когда по дороге сюда ему
впервые сказали, к кому он едет, это почти ничего ему не дало, и вошел он в
комнату больного, как к человеку, совершенно ему неизвестному. Вошел, сел и
сразу же почувствовал запах смерти, оглянулся и увидел: это рядом с его
локтем лежит стопка новых простынь из сурового полотна. Он взглянул на
кровать, - и там лежала смерть. Только не его смерть (он вспомнил слова
доктора), совсем не его и даже никого к нему относящихся, а смерть доктора,
актера Бербеджа, тоже толстого и одышливого, и всего этого дома. Но
умирающий вдруг заговорил, и сразу все переменилось. Не осталось ни
умирающего, ни просто больного, в комнате лежал человек, которому невесть
почему, по какой глупости, неурядице, несправедливости, - может быть даже
потому, что весь дом ждал его смерти, - приходилось умирать. Поэтому все в
этом доме было не то и не так. Никто не плакал, нигде не шептались. И
больной тоже умирал не так, как полагается. Он как будто даже не умирал, а
готовился к какой-то схватке. К участию в судилище, диспуте, к защите своих
исконных прав перед каким-то высоким трибуналом. Гроу думал также, что
обреченный человек этот понимал, что защита будет трудная, ибо все свидетели
лгут, а судьи подкуплены. В общем, все в этом доме было непонятно, и только
одна строчка из одной очень старой и никогда особенно не почитаемой им книги
подходила к тому, что здесь происходило. Ее вдруг вспомнил Бербедж.
Был такой разговор.
- Видишь ли, - сказал Шекспир, - вот ты действительно мой
душеприказчик, потому что все остальное уже не мое. Был дом Шекспира - будет
дом доктора Холла, деньги спрячет Сюзанна, серебро возьмет Юдифь - вот уж
даже следа от меня не осталось в мире! Только имя на плите. А книги-то все
равно мои! Хорошие или плохие, - а мои!. "Гамлет" - Шекспира! - "Лукреция" -
Шекспира! Сонеты - Шекспира... Что бы там ни было, никто на них иного имени
не поставит, понимаешь? Мо-е!
- Понимаю, - ответил Бербедж. - Нет, правильно сказал Христос: "Главные
враги человека - это его домашние".
- Да-да. Христос сказал именно так! - Шекспир с улыбкой посмотрел на
Гроу и покачал головой. - Но, Ричард, наш молодой коллега, может быть, еще и
не женат, так не надо бы, пожалуй, учить его такому Святому Писанию, как ты
думаешь? ... Когда утром Гроу сидел в трактире, к нему подошел рыжий,
толстогубый парень в вязаном шерстяном колпаке и поздоровался, как со старым