"Юрий Домбровский. Царевна-лебедь" - читать интересную книгу автора

на меня свои выпуклые рыбьи глаза, но вдруг примирительно и виновато бурчит
и укладывается возле моих ног. Я осматриваюсь.
На стене полочка из красного дерева с горкой слоников и вторая с
книгами, вешалка, покрытая простыней - виден край зеленого платья. Тахта под
грубым синим ковром, стол, на столе вазочка с лилиями - вот и все.
Она быстро входит в комнату, в руках у нее голубой конверт-секретка.
- Вот! - говорит она. - Передайте и поблагодарите.
Секунду мы молчим. Я беру картуз. Собачонка поднимает рыбью голову и
что-то сонно бормочет.
- Альма? - удивляется она. - Как, вы уже познакомились? - и целует ее в
клеенчатый нос, от этого меня сразу бросает в пот.
Потом они провожают меня до калитки, и собачонка уже танцует вокруг
меня. Моя новая знакомая отпирает калитку и вдруг спрашивает:
- Вам уже сколько?
- Четырнадцать, - отвечаю я и привираю на два года.
- О-о, - говорит она с уважением и сразу становится очень серьезной.
Потом крепко пожимает мне руку и желает: - Счастливого пути!
- Прощайте, - бормочу я.
- Нет, до свидания, - значительно поправляет она. - Мы же еще будем
встречаться, да?!
До дома я несусь галопом, смеюсь, задыхаюсь и никак не могу понять: что
же со мной сейчас случилось?
"Так началась любовь и недетское с нею желанье, так в четырнадцать лет
к нам томление страсти приходит" (Из Немесана).

И это-таки была настоящая любовь. Я посвящал ей стихи и видел ее во
сне. Такое снилось мне, например. Пруд. Она лежит на мостках бледная, с
закрытыми глазами - льет вода, в волосах у нее ряска, а я стою над ней на
коленях и делаю ей искусственное дыхание, ее руки и тело поддаются всему,
что я хочу и вообще она покорна.
И еще снилось мне другое, уже почти совершенно непонятное и странное,
во всяком случае пришедшее неведомо откуда. Снилось мне море. Где я его мог
видеть? Когда, в каких кинематографах, на каких полотнах? Трех лет от роду
мы, правда, жили одно лето на окраине Мариуполя, и|я помню вялые
мутно-зеленые азовские волны, берег, усеянный крупной белой галькой в черном
мазуте, пыльные акации. Но как все это не походило на то, что вдруг начало
мне являться каждую ночь. Это и могло быть только во сне. До горизонта вдруг
развертывались ослепительная теплая гладь и голубевшее небо. И вот мы вдвоем
- я и она - заходим в этот простор, и море тихое, ласковое, необозримое
несло нас то туда, то сюда, то вверх, то вниз, и качало, и баюкало, и
обдавало ласковыми брызгами, и держало на себе. А она - Катя,
Царевна-Лебедь, прекрасная племянница страшной старухи Гориновой, крепко
держалась за меня, за мой пояс и шею, потому что была сама беспомощна,
бессильна и не умела плавать, а я ее нес, качал, держал на руках, опекал,
учил лежать на воде. От этого качания, полета и жуткой сладости я всегда
вдруг под конец просыпался.
Я просыпался и лежал с открытыми глазами, бессмысленно вперясь в темный
или светлый потолок, и каждый раз далеко не сразу понимал, что все это
только сон, бред, а вообще нет ничего, кроме ночи, лая собак и узкого
топчана. Потом уж, когда все кончилось, - мне рассказали, что бабушка в эти