"Юрий Домбровский. Смерть лорда Байрона" - читать интересную книгу автора

В Греции не было ни пушек, ни судна, ни денег на них.
Письма из Англии не шли. Деньги тоже. Очевидно, заем, на который он
возлагал все надежды, - срывался. Его лебедь, быстрый и неуловимый, в
конечном счете оказывался такой же мечтой, как и вся борьба за свободу.
С чувством досадливой боли он отложил в сторону смету.
Следующее письмо, которое он взял в руки, говорило о хлебе, и он прочел
его внимательно. Впрочем, его содержание он угадал еще раньше.
Действительно, было от чего сойти с ума! Хлеб, выпекаемый здешними
булочниками, был просто ужасен - тяжелый и сырой, он напоминал замшелый
кирпич и несъедобен был почти так же. Кирпичом его и звали греческие
солдаты, которым он выдавался в виде пайка. Как-то Байрон даже пошутил над
этим.
- Придется, видимо, - сказал он своим друзьям, - все-таки добыть
булочника вместо кирпичника, который его выпекает.
Однако он сам знал, что это одни слова, настоящего булочника достать
было неоткуда. Солдаты по-прежнему ели ужасный кирпичный хлеб и называли
Байрона турецким шпионом.
- Турецкий шпион! - сначала это прозвище вызывало приступ неукротимой
ярости, теперь он принимал его равнодушно. Байрон затратил на вооружение
войска половину своих средств и до сих пор не получил шиллинга. Он
добровольно посадил себя на паек рядового и отказывался от всех прибавок,
которые ему предлагали. Он, черт возьми, голодал так же, как все остальные,
так же мог заразиться чумой, так же мог погибнуть от ножа, пистолета или
взрыва, как любой из его соотечественников. Но, кроме того, он выносил на
себе все неполадки, все шероховатости борьбы за освобождение.
Сулиеты бунтовали.
Они толпой собирались около его дверей и кричали, вздымая к потолку
сухие черные руки. Они требовали хорошего пайка, денег, офицерских чинов, и
в последние дни их дикий гортанный крик выражал уж не одну просьбу. Ему
надоедало торговаться с ними, и вот, зажимая рукой сердце и стиснув зубы, он
стоял, ожидая припадка, и клял тот день и час, когда ввязался в это
постыдное дело. Он так и говорил наедине с собой - "постыдное дело". Из его
памяти еще никак не могло сгладиться то, как он, больной, с пистолетом в
руках выгонял из своей комнаты обнаглевших сулиетов.
А в последние дни он волновался особенно. В Англии был объявлен сбор
средств, но деньги не приходили и было видно по всему, что заем проходит
весьма туго. Видимо, давнишние слова Питта: "Я не буду рассуждать с тем
человеком, который не понимает, что интересы Англии требуют
неприкосновенности Отоманской империи" - весили все еще больше, чем все
брошюры о национальном освобождении и марсельеза, переведенная на греческий
язык.
- Если так будет продолжаться, - подумал Байрон с злой насмешкой над
самим собой, - Греция так и останется в оковах.
И вот он вспомнил о том письме, которое пришло месяца два тому назад.
Письмо было короткое, но сильное. Один из его друзей настоятельно просил
Байрона не уезжать из Кефалонии без серьезных предосторожностей. Он прочитал
письмо и легко бросил его на стол.
- Поздно, - сказал он окружающим друзьям. - Это то же, что остерегаться
женщины, на которой ты уже женился.
За окном его двухэтажного дома было серое, обвислое, как отсыревший