"Юрий Домбровский. Смерть лорда Байрона" - читать интересную книгу автора

очень не нравился.
- Вам надо обязательно переменить одежду, - сказал он хмуро. - Вы
простудитесь. Байрон посмотрел на него с улыбкой.
- Вам нет оснований опасаться за мою жизнь, - сказал он любезно, -
несчастен для меня только один день в неделе - воскресенье. Сейчас же, если
не ошибаюсь, - понедельник. Зато год, в который мы живем, для меня очень
несчастлив! 22 января 1824 года мне исполнилось тридцать шесть. А этот
возраст для меня роковой, я должен умереть.
Последние слова он сказал, грассируя в нос и, как показалось Гамбе, с
легким кокетством.
- Неужели вы серьезно верите в эту чепуху? - спросил Гамба с досадой.
Байрон отрицательно покачал головой.
- А вы, - спросил он вызывающе, - вы тоже не верите? Помните, как
полковник Стенхоп сказал мне, что он не может поручиться за жизнь даже
одного английского пиротехника, и их пришлось отправить обратно. А ведь они
были самые обыкновенные английские солдаты, даже без репутаций турецкого
подданого, который сопровождает вашего покорного слугу. - Он засмеялся.
Высокие башмаки Байрона тяжело ступали по грязи, рассыпая звездчатые
брызги. Вошли в хижину.
- Это насчет года, - сказал Байрон, останавливаясь у порога. - Припадок
же со мной случился 19 февраля, и когда я очнулся, моей первой мыслью было
спросить, что это за день. Мне ответили, что воскресенье. Ну, конечно,
сказал я.
Он сел на скамью и снял с головы широкополую шляпу. Шляпа была тяжелая
и мокрая, как только что убитая птица, и он отбросил ее на стол. Хозяин
хижины - грек Газис, - улыбаясь и кланяясь, побежал заказывать лодку.
Гамба смотрел на Байрона. Все это ему очень не нравилось. После
последнего припадка для него, как и для всех друзей, стало ясно, что дни
Байрона сочтены. Эта мысль не сразу пришла ему в голову, но оттого, что она
наконец пришла, Гамба почувствовал, как у него заломило под ногтями. Он
сейчас же стал прогонять от себя эту мысль. Байрон молод, - говорил он сам
себе. У него богатырский организм, он ловок, смел, жизнерадостен. Кто другой
может выстрелом потушить свечку или переплыть Геллеспонтский залив? Кто
другой может вынести эту постыдную торговлю из-за денег, эти постоянные
стычки с греками, англичанами, итальянцами? Кто другой мог остаться
жизнерадостным и твердым, видя, как превращается в ничто дело его жизни?
Один Байрон! Бредни выжившей из ума старухи о каком-то особенном смысле
тридцать седьмой годовщины его жизни не заслуживают даже просто внимания.
Кажется, сама судьба хранит его голову. Ведь хватило же у него благоразумия
отказаться в последнюю минуту от поездки на Ариель в тот самый день, когда
погиб Шелли. Байрон согласился сперва на эту поездку, даже торопил Шелли, а
потом вдруг взял и отказался. Почему? Нет, видимо, сама судьба хранит его
красивую беспутную голову.
Так думал Гамба, отходя от Байрона. Но ему достаточно было взглянуть на
него опять, чтобы снова понять его обреченность. Даже в припадке его
истерической ребяческой проказливости он стал видеть признаки наступающей
развязки. Байрон стал бояться всего: воскресного дня, разбитого стакана,
соли, рассыпанной на столе, года, в котором он жил. И в то же время эта
страшная боязливость не вязалась с его обычным презрительным бесстрашием.
И только теперь Гамба стал понимать смысл стихов, написанных Байроном в