"Юрий Домбровский. Записки мелкого хулигана" - читать интересную книгу автора

в милицию обидчика. Не считаясь с обиженным. Повторяю - любому! Вот что не
только страшно, но и примечательно. Да разве любой может знать, что к чему?
Разве могу я объяснить любому, почему я поссорился, скажем, с родственником,
с другом, с женой? А ведь он требует этого объяснения. Он в комнату мою
лезет и милиционера с собой ведет - я начинаю их гнать, а милиционер уже
самописку вынул: "Молчите, вот свидетель, что вас обидели!" - "Да позвольте,
- говорю я, - обидел, не обидел, это мое дело. Кто вас уполномочил быть
щепетильным за мой счет? Оставьте нас обоих в покое". А дежурный (уже
дежурный и уже в отделении) мне отвечает: "Нет, не оставим. Докажите нам
сначала, что вы не трус, а гордый советский человек. А вдруг вы сукин сын?
Тогда мы обязаны - государство и общественность - вас защитить. Мы тебя,
дорогой товарищ, научим "свободу любить". Мы привьем тебе чувство
собственного достоинства. Воспитаем в духе нашего морального кодекса. Ах, вы
недовольны?! Ах, за вас заступаются, а вы еще недовольны?! А ну-ка покиньте
помещение. Освободите, освободите помещение, говорю вам. Повышаете голос?
Ну, тогда пройдемте". И протокол: "Будучи доставлен в отделение милиции, в
ответ на вопрос дежурного о случившемся гражданин (фамилия, имя, отчество)
позволил себе... Выражался... по адресу (чин, фамилия)... Оскорблял...
Грозил... Говорил, что он..." Подпись общественности. Рапорт милиции.
Решение судьи - все! Сидите оба!
Товарищи, да ведь это то самое, что Ленин называл "вогнать в рай
дубиной". Даже преследование за такое опаснейшее преступление,
предусматривающее смертную казнь, как изнасилование, во всех странах
возбуждается исключительно по иску потерпевшей, а здесь любой, услышав шум
за стеной, может тащить меня в милицию. И не как обидчика, а как обиженного.
Вот до чего дошла наша чуткость и любовь к человеку. Воистину: "Боже, избави
меня от друзей..."
3. Третья особенность и беда таких дел заключается в упрощении судебной
процедуры. Ведь, по существу, нет ни одной судебной гарантии, к помощи
которой мог бы прибегнуть арестованный или уже осужденный. В делах о мелком
хулиганстве нет ни презумпции невиновности, ни права кассации, ни
обязательного ознакомления с делом. А так как фактически они выведены из-под
прокурорского надзора, то и бремя доказывания ложится на плечи обвиняемого.
То есть никаких обязательств у судьи Кочетовой передо мной, подсудимым, нет.
И мотивированного приговора тоже нет - все заменяет печатный бланк. Вот как
я уже писал: "Расскажите, как дело было. А впрочем, чего там рассказывать,
садитесь и ждите конвоя. Следующий!" Вероятно, в принципе возражать против
упрощенности суда по делам мелким и повседневным не приходится, но учитывать
ее надо обязательно. Ведь здесь суд не только самая первая, но и самая
последняя инстанция. Поэтому она не столько суд, сколько совесть, честь.
Культура суда должна быть исключительно чиста и высока именно по этим делам.
А ведь каждый судебный работник знает, какая беда ожесточить человека,
поселить в нем неверие и безнадежность, и наплевательство.
(Я хочу упомянуть об одном очень тяжелом факте моей биографии. Мне
как-то очень долго - лет 6 - пришлось пробыть среди власовцев, не среди
жертв - хотя, в общем-то, жертв было больше, - а, так сказать, среди волков.
Это были очень страшные и закаленные в ненависти люди. Целеустремленные и
непримиримые. Так вот, добрая половина из них в доверительных разговорах со
мной, когда я спрашивал их о том, что же они думали, когда шли с Гитлером
или участвовали в том-то и том-то, рассказывали мне о чем-то совершенно