"Юрий Осипович Домбровский. Леди Макбет" - читать интересную книгу автора

цепочкой, и из-под его халата у него остро выпирал значок, похожий на
орден. Как и я, он получал 45 рублей, но считался старшим и изредка даже
прикрикивал на меня - не грубо, а так, для пущего порядка, что-нибудь
вроде: "Ну, куда пошел? Где 9-е отделение?" или: "Разговорчики,
разговорчики! Сейчас рабочее время, кажется!" Да и было за что: со службой
я справлялся прямо-таки плохо: терял белье, путал корпуса, забалтывался в
хирургическом корпусе с сестрой и тогда в приемном покое собиралась целая
очередь голых мужчин в мокрых простынях и меня все ругали.
Мне недавно стукнуло 21 год, я учился на 3-м курсе, и голова у меня шла
кругом. Я то разуверялся, то опять твердо верил в свое поэтическое
назначение и проводил дни и ночи за стареньким письменным столом, но в
редакции находили мои стихи оторванными и от жизни и не печатали их.
В это же время я узнал впервые, что такое женское презрение. Презирала
меня кастелянша, рослая, крутоплечая смуглая баба с черными усиками над
верхней выдающейся губой. Она была неразговорчива, строга, посвоему
справедлива и всем резала правду в глаза. Я же был, что называется,
скелетом, - высокий, бледный, худой, - словом, в чем душа держится (меня
дразнили "Ганди") с такими жесткими непроходимо-густыми волосами, что их
не брал никакой гребень. Кроме того (и это главное!) я был еще нескладен,
неуклюж, а в разговорах с женщинами то застенчив, то высокопарен, и все
свободное время сидел на госпитальном подоконнике и читал стихи.
Вот за все это она меня и презирала. Бывало, сидит, смотрит на меня и
сладко улыбается, но молчит. Но однажды она все-таки не выдержала
характера: подошла, вырвала у меня из рук томик Пастернака и бросила на
стол Все это молча и зло.
- В рабочее время работать надо! - крикнула она уже из коридора, -
интеллигенция!
В тот же день я подслушал такой разговор: стоя среди бельевой, она зло
говорила Копневу:
- Нет, Иван, это ты так по-дурацки понимаешь, а у меня понятие совсем
иное! У меня - на что я спокойная! - все сердце вскипело на него глядя.
Ходит, дохляк, книжечки читает, зудит себе под нос нивесть что! Если у
молодого человека нет совести - грош ему цена! Ломаный! Я за свое
самолюбство убью! И на каторгу пойду! А он что? Ни стыда, ни совести,
наплюй ему в глаза, все будет божья роса! Вот я его как утром шуганула, а
он ходит и только лыбится!
- Ну, значит, зла на тебя не таит, - заступился за меня Копнев, - как
ты, Марья, его странно понимаешь, ей-богу!
- Что, зла не таит? - голос кастелянши задрожал от бесконечного
презрения, - да откуда у него зло? У него ни зла, ни ума - как у скотины.
Эх, не моя власть, давно бы они с этой сестрой хирургической! Турманом к
чертовой матери... тоже видать, дерьмо хорошее, ни рожи, ни кожи, одни
губки да ногти стриженые. И ведь нашла с кем схрюкаться. Нет, голубчики!
Не-ет! Если вы за 45 рублей со мной впряглись, то эти книжечки, стишки эти
самые дурацкие, вы их бросьте! Да, бросьте-ка их к черту! Тут надо дерьмо
таскать, а не интеллигенцию разводить! Ну подожди, подожди, будь не я,
если ..
- Ну и не к чему это, Марья, - мирно вздохнул Копнев, - зачем обижать
человека? Он тебя не трогает... зла мы от него...
- Считай, считай белье-то! - крикнула она и с силой грохнула об пол тюк