"Джон Донн. Проповеди" - читать интересную книгу автора

тебя, Он всегда с тобой, - но только если ты стремишься к Нему. Он был с
тобой и прежде, ибо научил тебя; устремляться к Нему мыслью, и будет с тобою
во веки, ибо "Он вчера и сегодня и во веки Тот же" (Евр. 13:8).
Нынешнее положение царя Давида, который очутился в изгнании, в пустыне
Иудейской и подвергся гонениям (первая часть нашего стиха), - нам задано, об
этом говорится в стихе, о котором мы размышляем. Во всех земных злоключениях
Давид страдал только от духовных утрат. Печаль его не о том, что он был
удален не просто от двора Саула, но от Церкви Божьей. И когда он говорит,
стеная и плача: "...в земле пустой, иссохшей и безводной", он передает
ощущение скудости, бесплодности, засухи и жажды "видеть силу Твою и славу
Твою, как я видел Тебя во святилище". Ибо там "как туком и елеем насыщается
душа моя, и радостным гласом восхваляют Тебя уста мои". Эти размышления
убеждают нас в том, что духовные потери несравненно тяжелее мирских, и
посему предметом наших молитв в любых утеснениях и бедствиях должно быть
восстановление или продление нашего духовного, а не мирского благоденствия.
В этом суть первой части стиха. Что касается развития темы других частей
(воспоминание о Божьих благодеяниях в прошлом и выросшие из него упования на
будущее), то было бы уместней поговорить о них позже. Теперь же вернемся к
первой части и сравним мирские и духовные страдания.
При таком сравнении прежде всего приходит мысль о всеобщности,
повсеместности страдания и, следовательно, о его неизбежности. Что за
счастливую метафору вложил Святой Дух в уста апостола: "Ибо
кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке
вечную славу"3 (2 кор 4:17). Иными словами наши страдания легки, поскольку
за ними нас ожидает преизбыток вечной славы. Если бы не он, ничто в мире не
могло бы перевесить те бесконечные страдания, которые гнетут нас здесь. Не
только "моровая язва весьма тяжелая"4 (Исх 9:3), но и "множество песьих
мух"5 (Исх 8:24). Желая досадить египтянам, Бог насылает всего лишь мух, но
и мухи могут стать тяжким бременем. Не один Иов жалуется, что "стал самому
себе в тягость", - Авессалома тяготят волосы: "он стриг ее (голову) каждый
год, потому что она отягощала его". Не только Иеремия стенает о том, что Бог
"отяготил оковы" его, но и работники в винограднике возроптали на Бога за
"тягость дня и зной" (Мф 20:12). "Весок и песок", - говорит Соломон (Прит
27:3). Сколько же в мире страдальцев, сгибающихся под крестной ношей
ежедневных и ежечасных горестей, тяжких если не весом, так; числом своим!
"Тяжел камень", - говорит тот же Соломон. Сколько же на свете людей придавил
камень! Сколько их, никогда не знавших креста: приуготовляющего ли,
обличающего или назидающего, купается в роскоши и беззаботности, и вот
внезапно на них обрушивается камень, точило или жернов или сокрушает
невыносимый крест? Но все тот же Соломон говорит далее: "гнев глупца тяжелее
их". А сколько детей, слуг и жен страдают от гнева, ревности, сурового или
сварливого нрава глупых хозяев, родителей и мужей, хотя вынуждены об этом
помалкивать... Давид и Соломон стенали о том, что весь мир - суета и тлен,
но Бог знает, что все на свете - тяжесть, бремя, вес и гнет. И если бы не
весомость будущей славы, уравновешивающей их, все мы погрузились бы в
ничтожество.
Я не спрашиваю Марию Магдалину, была ла для нее бременем легкость бытия
(ибо грех - ощутимое бремя). Но я спрашиваю Сусанну: разве не была для нее
бременем даже целомудренная ее красота, и Иосифа: не тяготился ли он своей
миловидность? Я не вопрошаю Богача6, обреченного на вечную гибель, но тех,