"Федор Михайлович Достоевский. Ползунков" - читать интересную книгу автора

Федор Михайлович Достоевский

Ползунков

Версия 1.0 от 09 февраля 1997 г. Сверка произведена по Собранию сочинений в
десяти томах
(Москва, Художественная литература, 1957).

ПОЛЗУНКОВ

Я начал всматриваться в этого человека. Даже в наружности его было что-то
такое особенное, что невольно заставляло вдруг, как бы вы рассеяны ни были,
пристально приковаться к нему взглядом и тотчас же разразиться самым
неумолкаемым смехом. Так и случилось со мною. Нужно заметить, что глазки
этого маленького господина были так подвижны - или, наконец, что он сам,
весь, до того поддавался магнетизму всякого взгляда, на него устремленного,
что почти инстинктом угадывал, что его наблюдают, тотчас же оборачивался к
своему наблюдателю и с беспокойством анализировал взгляд его. От вечной
подвижности, поворотливости он решительно походил на жируэтку. Странное
дело! Он как будто боялся насмешки, тогда как почти добывал тем хлеб, что
был всесветным шутом и с покорностию подставлял свою голову под все щелчки,
в нравственном смысле и даже в физическом, смотря по тому, в какой
находился компании. Добровольные шуты даже не жалки. Но я тотчас заметил,
что это странное создание, этот смешной человечек вовсе не был шутом из
профессии. В нем оставалось еще кое-что благородного. Его беспокойство, его
вечная болезненная боязнь за себя уже свидетельствовали в пользу его. Мне
казалось, что все его желание услужить происходило скорее от доброго
сердца, чем от материяльных выгод. Он с удовольствием позволял засмеяться
над собой во все горло и неприличнейшим образом, в глаза, но в то же время
- и я даю клятву в том - его сердце ныло и обливалось кровью от мысли, что
его слушатели так неблагородно-жестокосерды, что способны смеяться не
факту, а над ним, над всем существом его, над сердцем, головой, над
наружностию, над всею его плотью и кровью. Я уверен, что он чувствовал в
эту минуту всю глупость своего положения; но протест тотчас же умирал в
груди его, хотя непременно каждый раз зарождался великодушнейшим образом. Я
уверен, что все это происходило не иначе, как от доброго сердца, а вовсе не
от материяльной невыгоды быть прогнанным в толчки и не занять у кого-нибудь
денег: этот господин вечно занимал деньги, то есть просил в этой форме
милостыню, когда, погримасничав и достаточно насмешив на свой счет,
чувствовал, что имеет некоторым образом право занять. Но, боже мой! какой
это был заем! и с каким видом он делал этот заем! Я предположить не мог,
чтоб на таком маленьком пространстве, как сморщенное, угловатое лицо этого
человечка, могло поместиться в одно и то же время столько разнородных
гримас, столько странных разнохарактерных ощущений, столько самых
убийственных впечатлений. Чего-чего тут не было! - и стыд-то, и ложная
наглость, и досада с внезапной краской в лице, и гнев, и робость за
неудачу, и просьба о прощении, что смел утруждать, и сознание собственного
достоинства, и полнейшее сознание собственного ничтожества, - все это, как
молнии, проходило по лицу его. Целых шесть лет пробивался он таким образом
на божием свете и до сих пор не составил себе фигуры в интересную минуту