"Ф.М.Достоевский. Петербургские сновидения в стихах и прозе" - читать интересную книгу автора

книг г-на Панаева и Нового Поэта)", где высказано иное, сочувственное
отношение к сочинениям Панаева. Да и вообще в расчеты редакции вряд ли
входило затевать сразу же полемику с Панаевым и "Современником".
Свой взгляд на роль и задачи фельетониста Достоевский сформулировал в
самом фельетоне. Порицая фельетонистов, дающих лишь перечень "воображаемых
животрепещущих городских новостей", он иронизирует над "едва оперившимися
мальчишками", считающими, что фельетон - "это не повесть, пиши о чем
хочешь (...) Ему и в голову не приходит, что фельетон в наш век - это...
это почти главное дело". Вслед за этим писатель напоминает современным
фельетонистам о Вольтере. Достоевский размышляет над тем, каким
представляется ему "присяжный, всегдашний", а не "случайный", как он сам
себя рекомендует, фельетонист: "...я пожелал обратиться в Эженя Сю, чтоб
описывать петербургские тайны". Упоминание Э. Сю не случайно. В 1840-е
годы французская традиция определила путь развития фельетонного жанра от
газетной хроники, "физиологических очерков" к "роману-фельетону" Э. Сю
"Парижские тайны". Аналогичное Парижу место в русском фельетоне со времен
Гоголя занял Петербург.
Заглавие "Петербургские сновидения" связывает фельетон, с одной стороны, с
литературой физиологии 1840-х годов, с другой - с переосмысленной
Достоевским романтической традицией. Для фельетона характерен
композиционный прием, найденный еще в "Петербургской летописи" 1847 г.: на
первый план в нем выдвинуты личность автора - "мечтателя и фантазера" и
его сложный внутренний мир.
Появившись впервые в цикле ранних фельетонов Достоевского, в "Хозяйке" и
"Слабом сердце", образ "мечтателя" углубился в "Белых ночах" (см.: наст.
изд. Т. 2). В "Петербургских сновидениях" он через 10 лет получает иные
психологические оттенки. Рядом со старым типом "сентиментального
мечтателя" в фельетоне в соответствии с новыми веяниями времени теперь
мелькают "мечтатель-прогрессист", "мечтатель-деятель", к которым писатель
относится иронически. Главный герой фельетона психологически во многом
предвосхищает тип мечтателя из позднейших повестей и романов Достоевского
1860-1870-х годов от "Преступления и наказания", где тема "мечтательства"
приобретает новую сложную философско-историческую интерпретацию, которую
она сохраняет вплоть до замысла особого романа "Мечтатель" (1876 г.),
оставшегося неосуществленным (см.: Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: В
30т. Л., 1976. Т. 17. С. 8), и "Братьев Карамазовых".
В противовес легкому, юмористическому и даже слегка эксцентрическому
началу фельетона дальнейшие автобиографические его страницы написаны с
глубоким задушевным лиризмом. Здесь приподнимается завеса над многими
малоизвестными нам по другим источникам страницами жизни писателя от
момента выхода его в отставку в 1844 г. до появления в большой литературе.
Автобиографичность фельетона явственно проступает в сопоставлении с
письмом 1840-х годов. В письме к старшему брату от 1 января 1840 г.,
описывая встречи с другом юности И. Н. Шидловским, Достоевский писал:
"...мы разговаривали о Гомере, Шекспире, Шиллере, Гофмане, о котором
столько мы говорили, столько читали (...) Я вызубрил Шиллера, говорил им,
бредил им (...) Имя же Шиллера стало мне родным, каким-то волшебным
звуком, вызывающим столько мечтаний". Та же атмосфера юношеского упоения
литературой, мечтательством, романтическими грезами отражена в фельетоне:
"...бегу к себе на чердак, надеваю свой дырявый халат, развертываю Шиллера