"Ф.М.Достоевский. Петербургская летопись" - читать интересную книгу автора

будто занятого чем-то ужасно тягостным, каким-то головоломнейшим делом,
иногда измученного, утомленного как будто от тяжких трудов, но в сущности не
производящего ровно ничего, - таков бывает мечтатель снаружи. Мечтатель
всегда тяжел, потому что неровен до крайности: то слишком весел, то слишком
угрюм, то грубиян, то внимателен и нежен, то эгоист, то способен к
благороднейшим чувствам. В службе эти господа решительно не годятся и хоть и
служат, но все-таки ни к чему не способны и только тянут дело свое, которое,
в сущности, почти хуже безделья. Они чувствуют глубокое отвращение от всякой
формальности и, несмотря на то, - собственно потому, что смирны, незлобивы и
боятся, чтобы их не затронули, - сами первые формалисты. Но дома они совсем
в другом виде. Селятся они большею частию в глубоком уединении, по
неприступным углам, как будто таясь в них от людей и от света, и вообще,
даже что-то мелодраматическое кидается в глаза при первом взгляде на них.
Они угрюмы и неразговорчивы с домашними, углублены в себя, но очень любят
все ленивое, легкое, созерцательное, все действующее нежно на чувство или
возбуждающее ощущения. Они любят читать, и читать всякие" книги, даже
серьезные, специальные, но обыкновенно со второй, третьей страницы бросают
чтение, ибо удовлетворились вполне. Фантазия их, подвижная, летучая, легкая,
уже возбуждена, впечатление настроено, и целый мечтательный мир, с
радостями, с горестями, с адом и раем, с пленительнейшими женщинами, с
геройскими подвигами, с благородною деятельностью, всегда с какой-нибудь
гигантской борьбою, с преступлениями и всякими ужасами, вдруг овладевает
всем бытием мечтателя. Комната исчезает, пространство тоже, время
останавливается или летит так быстро, что час идет за минуту. Иногда целые
ночи проходят незаметно в неописанных наслаждениях; часто в несколько часов
переживается рай любви или целая жизнь громадная, гигантская, неслыханная,
чудная как сон, грандиозно-прекрасная. По какому-то неведомому произволу
ускоряется пульс, брызжут слезы, горят лихорадочным огнем бледные,
увлажненные щеки и когда заря блеснет своим розовым светом в окошко
мечтателя, он бледен, болен, истерзан и счастлив. Он бросается на постель
почти без памяти и, засыпая, еще долго слышит болезненно-приятное,
физическое ощущение в сердце... Минуты отрезвления ужасны; несчастный их не
выносит и немедленно принимает свой яд в новых увеличенных дозах. Опять-таки
книга, музыкальный мотив, какое-нибудь воспоминание давнишнее, старое, из
действительной жизни, одним словом, одна из тысяч причин, самых ничтожных, и
яд готов, и снова фантазия ярко, роскошно раскидывается по узорчатой и
прихотливой канве тихого, таинственного мечтания. На улице ходит повесив
голову, мало обращая внимания на окружающих, иногда и тут совершенно забывая
действительность но если заметит что, то самая обыкновенная житейская
мелочь, самое пустое, обыденное дело немедленно принимает в нем колорит
фантастический. Уж у него и взгляд так настроен, чтоб видеть во всем
фантастическое. Затворенные ставни среди белого дня, исковерканная старуха,
господин, идущий навстречу, размахивающий руками и рассуждающий вслух про
себя, каких, между прочим, так много встречается, семейная картина в окне
бедного деревянного домика - все это уже почти приключения.
Воображение настроено; тотчас рождается целая история, повесть,
роман... Нередко же действительность производит впечатление тяжелое,
враждебное на сердце мечтателя, и он спешит забиться в свой заветный,
золотой уголок, который на самом деле часто запылен, неопрятен,
беспорядочен, грязен. Мало-помалу проказник наш начинает чуждаться толпы,