"Ф.М.Достоевский. Петербургская летопись" - читать интересную книгу автора

опуститься совсем. Это свойство ярко рисует наш национальный обычая и
проявляется во всем, даже в самых незначащих фактах общежития. У нас,
например, коль нет средств зажить в палатах по-барски или одеться как
следует порядочным людям, одеться как все (то есть как очень немногие), то
наш угол и зачастую похож на хлев, а одежда доведена даже до неприличного
цинизма. Коль неудовлетворен человек, коль нет средств ему высказаться и
проявить то, что получше в нем (не из самолюбия, а вследствие самой
естественной необходимости человеческой сознать, осуществить и обусловить
свое Я в действительной жизни), то сейчас же и впадает он в какое-нибудь
самое невероятное событие; то, с позволения сказать, сопьется, то пустится в
картеж и шулерство, то в бретерство. то, наконец, с ума сойдет от амбиции, в
то же самое время вполне про себя презирая амбицию и даже страдая тем, что
пришлось страдать из-за таких пустяков, как амбиция. И смотришь - невольно
дойдешь до заключения почти несправедливого, даже обидного, но очень
кажущегося вероятным, что в нас мало сознания собственного достоинства; что
в нас мало необходимого эгоизма и что мы, наконец, не привыкли делать доброе
дело без всякой награды. Дайте, например, какое-нибудь дело аккуратному,
систематическому немцу, дело, противное всем его стремлениям и наклонностям,
и растолкуйте только ему, что эта деятельность выведет его на дорогу,
прокормит, например, и его и семейство его, выведет в люди, доведет до
желаемой цели и т. д., и немец тотчас примется за дело, даже беспрекословно
окончит его, даже введет какую-нибудь особенную, новую систему в свое
занятие. Но хорошо ли это? Отчасти и нет; потому что в этом случае человек
доходит до другой, ужасающей крайности, до флегматической неподвижности,
иногда совершенно исключающей человека и включающей на место его систему,
обязанность, формулу и безусловное поклонение дедовскому обычаю, хотя бы
дедовский обычай был и не в мерку настоящему веку. Реформа Петра Великого,
создавшая на Руси свободную деятельность, была бы невозможна с таким
элементом в народном характере, элементом, принимающим часто форму
наивно-прекрасную, но иногда чрезвычайно комическую. Видали, что немец до
пятидесяти лет сидит в женихах, учит детей у русских помещиков, сколачивает
кое-какую копейку и так совокупляется наконец законным браком с своей
пересохшей от долгого девичества, но геройски верной Минхен. Русский не
выдержит, уж он скорее разлюбит или опустится. или сделает что-нибудь другое
- и здесь можно довольно верно сказать наоборот известной пословице: что
немцу здорово, то русскому смерть. А много ли нас, русских, имеют средства
делать свое дело с любовью, как следует; потому что всякое дело требует
охоты, требует любви в деятеле, требует всего человека. Многие ли, наконец,
нашли свою деятельность? А иная деятельность еще требует предварительных
средств, обеспеченья, а к иному делу человек и не склонен - махнул рукой, и,
смотришь, дело повалилось из рук. Тогда в характерах, жадных деятельности,
жадных непосредственной жизни, жадных действительности, но слабых,
женственных, нежных, мало-помалу зарождается то, что называют
мечтательностию, и человек делается наконец не человеком, а каким-то
странным существом среднего рода - мечтателем. А знаете ли, что такое
мечтатель, господа? Это кошмар петербургский, это олицетворенный грех, это
трагедия, безмолвная, таинственная, угрюмая, дикая, со всеми неистовыми
ужасами, со всеми катастрофами, перипетиями, завязками и развязками, - и мы
говорим это вовсе не в шутку. Вы иногда встречаете человека рассеянного, с
неопределенно-тусклым взглядом, часто с бледным, измятым лицом, всегда как