"Ф.М.Достоевский. Петербургская летопись" - читать интересную книгу автора

знаю. Иван Кириллович добрый человек, только под веселый час, под куражом,
любит разные шуточки. Вот, например, жена его больная и все смерти боится. А
он при людях начнет смеяться и стороною, для шутки, речь заводит, как он в
другой раз женится, когда овдовеет. Жена крепится, крепится, засмеется, с
натуги, что делать, такой уж характер у мужа. Вот разбился чайник; правда,
денег стоит; но при людях все-таки совестно, когда муж начнет стыдить и
попрекать за неловкость. Вот настала и масляница. Ивана Кирилловича не было
дома. Собралось на вечер, как будто украдкой, много молодых подружек к
старшей дочери Оленьке. Тут было тоже много молодых мужчин, были такие
резвые дети; был еще один Павел Лукич, который так и просится в роман
Вальтер Скотта. Взбаламутил всех этот Павел Лукич и затеял в жмурки играть.
Как будто предчувствовала больная Анна Ивановна; но увлеченная общим
желанием разрешила жмурки. Ах, господа, точно пятнадцать лет назад, когда я
сам играл в жмурки! Что за игра! И этот Павел Лукич! Недаром Сашенька,
черноглазая Оленькина подружка, шепчет, прижимаясь к стене, и дрожа от
ожидания, что она пропала. Так страшен Павел Лукич, а он с завязанными
глазами. Случилось так, что меньшие дети забились в угол под стул и зашумели
у зеркала; Павел Лукич ринулся на шум, зеркало покачнулось, сорвалось с
ржавых петель, через его голову полетело на пол и разбилось вдребезги. Ну!
когда я читал, как будто я разбил это зеркало! будто я был во всем виноват.
Анна Ивановна побледнела; все разбежались, на всех напал панический страх.
Что-то будет? Я с нетерпением и страхом ожидал прихода Ивана Кирилловича. Я
думал об Анне Ивановне. Вот в полночь он возвратился хмельной. Навстречу ему
на крыльцо вышла змея-наушница бабушка, московский старинный тип, и что-то
нашептала, вероятно о приключившемся несчастии. Сердце мое начало биться, и
вдруг гроза началась, сначала с шумом и громом, потом стихая, стихая; я
услышал голос Анны Ивановны, что-то будет? Через три дня она лежала в
постели, через месяц умерла в злой чахотке. Так как же так, от разбитого
зеркала? Да разве это возможно? Да; а однако ж, она умерла. Какая-то
диккенсовская прелесть разлита в описании последних минут этой тихой,
безвестной жизни!
Хорош и Иван Кириллович. Он почти с ума сошел. Он сам бегал в аптеку,
ссорился с доктором и все плакал о том, на кого это жена его оставляет! Да,
много припомнилось. В Петербурге тоже очень много таких семейств. Я лично
знал одного Ивана Кирилловича. Да и везде их довольно. Я к тому заговорил,
господа, об этой повести, что сам намерен был вам рассказать одну повесть...
Но до другого разу. А кстати, о литературе. Мы слышали, что многие очень
довольны зимним литературным сезоном. Крику не было, особенной бойкости и
споров зуб за зуб тоже; хотя явилось несколько новых газет и журналов. Все
как-то делается серьезнее, строже; во всем более стройности, зрелости,
обдуманности и согласия. Правда, книга Гоголя наделала много шуму в начале
зимы. Особенно замечателен единодушный отзыв о ней почти всех газет и
журналов, постоянно противоречащих друг другу в своем направлении.
Виноват, забыл главное. Все время, как рассказывал, помнил, да вышло из
памяти. Эрнст дает еще концерт; сбор будет в пользу Общества посещения
бедных и Германского благотворительного общества. Мы и не говорим, что театр
будет полон, мы в этом уверены.
<11 мая>
Знаете ли, господа, сколько значит, в обширной столице нашей, человек,
всегда имеющий у себя в запасе какую-нибудь новость, еще никому не