"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 3)" - читать интересную книгу автора

странно, в разбивку, а не по порядку. Начинал одно и забывал окончание. Петр
Ильич нашел необходимым ввязаться и помочь делу.
- На четыреста рублей, не менее, как на четыреста, чтобы точь-в-точь
по-тогдашнему, - командовал Митя. - Четыре дюжины шампанского, ни одной
бутылки меньше.
- Зачем тебе столько, к чему это? Стой! - завопил Петр Ильич. - Это что
за ящик? С чем? Неужели тут на четыреста рублей?
Ему тотчас же объяснили суетившиеся приказчики со слащавою речью, что в
этом первом ящике всего лишь полдюжины шампанского и "всякие необходимые на
первый случай предметы" из закусок, конфет, монпансье и проч. Но что главное
"потребление" уложится и отправится сей же час особо, как и в тогдашний раз,
в особой телеге и тоже тройкой и потрафит к сроку, "разве всего только часом
позже Дмитрия Федоровича к месту прибудет".
- Не более часу, чтоб не более часу, и как можно больше монпансье и
тягушек положите; это там девки любят, - с жаром настаивал Митя.
- Тягушек - пусть. Да четыре-то дюжины к чему тебе? Одной довольно, -
почти осердился уже Петр Ильич. Он стал торговаться, он потребовал счет, он
не хотел успокоиться. Спас однако всего одну сотню рублей. Остановились на
том, чтобы всего товару доставлено было не более как на триста рублей.
- А, чорт вас подери! - вскричал Петр Ильич как бы вдруг одумавшись, -
да мне-то тут что? Бросай свои деньги, коли даром нажил!
- Сюда, эконом, сюда, не сердись, - потащил его Митя в заднюю комнату
лавки: - вот здесь нам бутылку сейчас подадут, мы и хлебнем. Эх, Петр Ильич,
поедем вместе, потому что ты человек милый, таких люблю.
Митя уселся на плетеный стульчик пред крошечным столиком, накрытым
грязнейшею салфеткой. Петр Ильич примостился напротив него, и мигом явилось
шампанское. Предложили, не пожелают ли господа устриц, "первейших устриц,
самого последнего получения".
- К чорту устриц, я не ем, да и ничего не надо, - почти злобно
огрызнулся Петр Ильич.
- Некогда устриц, - заметил Митя, - да и аппетита нет. Знаешь, друг, -
проговорил он вдруг с чувством, - не любил я никогда всего этого беспорядка.
- Да кто ж его любит! Три дюжины, помилуй, на мужиков, это хоть кого
взорвет.
- Я не про это. Я про высший порядок. Порядку во мне нет, высшего
порядка... Но... все это закончено, горевать нечего. Поздно, и к чорту! Вся
жизнь моя была беспорядок, и надо положить порядок. Каламбурю, а?
- Бредишь, а не каламбуришь.
- Слава высшему на свете,
Слава высшему во мне!
Этот стишок у меня из души вырвался когда-то, не стих, а слеза... сам
сочинил... не тогда однако, когда штабс-капитана за бороденку тащил...
- Чего это ты вдруг о нем?
- Чего я вдруг о нем? Вздор! Все кончается, все равняется, черта - и
итог.
- Право мне все твои пистолеты мерещатся.
- И пистолеты вздор! Пей и не фантазируй. Жизнь люблю, слишком уж жизнь
полюбил, так слишком, что и мерзко. Довольно! За жизнь, голубчик, за жизнь
выпьем, за жизнь предлагаю тост! Почему я доволен собой? Я подл, но доволен
собой. И однако ж я мучусь тем, что я подл, но доволен собой. Благословляю