"Федор Михайлович Достоевский. Братья Карамазовы (Часть 3)" - читать интересную книгу автора

- Отчего не поговорить? Дайте и другим говорить. Коли вам скучно, так
другие и не говори, - вскинулась опять Грушенька, видимо нарочно
привязываясь. У Мити как бы в первый раз что-то промелькнуло в уме. На этот
раз пан ответил уже с видимою раздражительностью:
- Пани, я ниц не мувен против, ниц не поведзялем. (Я не противоречу, я
ничего не сказал).
- Ну да хорошо, а ты рассказывай, - крикнула Грушенька Максимову. - Что
ж вы все замолчали?
- Да тут и рассказывать-то нечего-с, потому все это одни глупости, -
подхватил тотчас Максимов с видимым удовольствием и капельку жеманясь, - да
и у Гоголя все это только в виде аллегорическом, потому что все фамилии
поставил аллегорические: Ноздрев-то ведь был не Ноздрев, а Носов, а
Кувшинников - это уже совсем даже и не похоже, потому что он был Шкворнев. А
Фенарди действительно был Фенарди, только не италиянец, а русский, Петров-с,
и мамзель Фенарди была хорошенькая-с, и ножки в трико, хорошенькие-с, юпочка
коротенькая в блестках, и это она вертелась, да только не четыре часа, а
всего только четыре минутки-с... и всех обольстила...
- Да за что высекли-то, высекли-то тебя за что? - вопил Калганов.
- За Пирона-с, - ответил Максимов.
- За какого Пирона? - крикнул Митя.
- За французского известного писателя, Пирона-с. Мы тогда все вино пили
в большом обществе, в трактире, на этой самой ярмарке. Они меня и
пригласили, а я перво-на-перво стал эпиграммы говорить: "Ты ль это, Буало,
какой смешной наряд". А Буало-то отвечает, что он в маскарад собирается, то
есть в баню-с, хи-хи, они и приняли на свой счет. А я поскорее другую
сказал, очень известную всем образованным людям, едкую-с:
Ты Сафо, я Фаон, об этом я не спорю,
Но к моему ты горю
Пути не знаешь к морю.
Они еще пуще обиделись и начали меня неприлично за это ругать, а я как раз,
на беду себе, чтобы поправить обстоятельства, тут и рассказал очень
образованный анекдот про Пирона, как его не приняли во французскую
академию, а он, чтоб отмстить, написал свою эпитафию для надгробного камня:
Ci-git Piron qui ne fut rien
Pas meme academicien.
Они взяли да меня и высекли.
- Да за что же, за что?
- За образование мое. Мало ли из-за чего люди могут человека высечь, -
кротко и нравоучительно заключил Максимов.
- Э, полно, скверно все это, не хочу слушать, я думала, что веселое
будет, - оборвала вдруг Грушенька. Митя всполохнулся и тотчас же перестал
смеяться. Высокий пан поднялся с места и с высокомерным видом скучающего не
в своей компании человека, начал шагать по комнате из угла в угол, заложив
за спину руки.
- Ишь зашагал! - презрительно поглядела на него Грушенька. Митя
забеспокоился, к тому же заметил, что пан на диване с раздражительным видом
поглядывает на него.
- Пан, - крикнул Митя, - выпьем, пане! И с другим паном тоже: выпьем,
панове! - Он мигом сдвинул три стакана и разлил в них шампанское.
- За Польшу, панове, пью за вашу Польшу, за польский край! - воскликнул