"Федор Михайлович Достоевский. Письма (1876) " - читать интересную книгу автора

2 июля/76.
Любезный брат Николай Михайлович, я уже три дня как здесь с Анной
Григорьевной. Если пожелаешь нас видеть, то зайди к нам. Я еду в Эмс, и
думаю, в воскресенье (утром). Время теперь у нас очень хлопотливое, и мы
мечемся туда и сюда. Думаю, что всего удобнее застать кого-нибудь из нас
было бы поутру, примерно от 12 до 2-х часов. Здоров ли ты? Мы ждали тебя
30-го июня, по твоему обещанию.
До свидания, голубчик.
Весь твой Ф. Достоевский.
Р. S. Мы на нашей квартире.

627. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ 7 (19) июля 1876. Берлин

Берлин. Среда 7/19 июля.
Милый друг мой, Анечка, сегодня, в половину седьмого утра, я приехал в
Берлин и остановился в "Britisch-Hotel" Unter den Linden. Но где-то ты
теперь, вероятно, еще в Новгороде?
Я ужасно беспокоился о тебе, Аня, всю дорогу. Главное, что ты все
последние дни ничего не спала, а работала и металась за четверых, а теперь
опять этот переезд. Пока не получу от тебя письма (а когда еще это будет),
беспокоиться не перестану и все время для меня будет отравлено, я теперь это
узнал по опыту, несмотря на развлечения дороги и хлопоты. Что до меня, то я
доехал порядочно, без больших оказий, и в вагоне, за эти двое суток,
успел-таки поспать. Впрочем, и в русском, и в немецком вагонах было не
просторно, а, напротив, набито, но люди были сносные. Подъезжая только к
Эйдкунену, ко мне привязался один жид, севший в Вильно, так сказать из
высших жидов, богатый, имеющий двух сыновей в Петербурге - одного доктора, а
другого адвоката. Он ужасно и беспрерывно плевал в вагоне и наплевал целые
озера. С этими качествами он уселся напротив меня и начал излагать мне
длиннейшую историю о том, как он едет в Карлсбад лечиться от геморроя, и
какой у него геморрой, и когда закрылся, и какие шишки и проч. и проч., и я
все это должен был выслушать из деликатности, но никакой возможности не было
избежать, так что он промучил меня часа четыре. В Эйдкунене разменял 100
руб., и дали с первого слова 265 марок с дробью, а в Петербурге едва-едва
дали 262 марки. Пожалел, что остальные деньги были запрятаны и нельзя было
разменять тут же. Затем вагон полетел. Товарищи - все немцы, народ
превежливый и преласковый, все купцы, все об деньгах и о процентах, и не
понимаю только, чем я им показался, но все просто ухаживали за мной и
относились ко мне почти с почтением. Они-то и дали мне поспать, выдвинув для
меня подушки вагона и проч. Один был молодой немец из Петербурга и все
рассказывал остальным, что у него в Петербурге торгует папаша, что он бывает
в Петербурге в высшем обществе, ездил в одном самом высшем обществе на охоту
за медведями, представлял, как медведь встает на дыбы и ревет, как он
выстрелил и ранил медведя и как тот, раненный, пустился бежать, выбежал на
железную дорогу и бежал рядом с поездом, летевшим по дороге в Москву, и
только на 8-й версте помер. Этот немецкий Хлестаков имел чрезвычайно
солидный вид и, по-видимому, дельно толковал об гешефтах и процентах, потому
что остальные немцы (и особенно один) были, кажется, знатоки дела и люди
весьма солидные. Но и в русских, и в немецких вагонах - все только об