"Федор Михайлович Достоевский. Письма (1857) " - читать интересную книгу автора

во всяком случае не выдаю мое мнение за окончательное и безошибочное, а
только за мнение и так почему же не говорить; 2-е) я полагаю теперь, что
время многое уже изгладило и излечило в Вашем сердце, и Вы теперь видите
яснее и здоровее, и 3-е (главное), что эта женщина, по моему убеждению
искреннему, не стоит Вас и любви Вашей, ниже Вас, и Вы только напрасно
мучаете себя сожалением о ней. Наконец, 4) мне хочется высказать еще
последнее мнение: не ошиблись ли Вы в ней окончательно? Может быть, Вы
уверили себя, что она Вам может дать то, что она вовсе не в состоянии дать
решительно никому. Именно: Вы думали искать в ней постоянства, верности и
всего того, что есть в правильной и полной любви. А мне кажется, что она на
это неспособна. Она способна только подарить одну минуту наслаждения и
полного счастья, но только одну минуту; далее она и обещать не может, а
ежели обещала, то сама ошибалась, и в этом винить ее нельзя; а потому
примите эту минуту, будьте ей бесконечно благодарны за нее и - только. Вы ее
сделаете счастливою, если оставите в покое. Я уверен, что она сама так
думает. Она любит наслажденье больше всего, любит сама минуту, и кто знает,
может быть, сама заране рассчитывает, когда эта минута кончится. Одно дурно,
что она играет сердцем других; но знаете ли, до какой степени простирается
наивность этих созданий? Я думаю, что она уверена, что она ни в чем не
виновата! Мне кажется, она думает: "Я дала ему счастье; будь же доволен тем,
что получил; ведь не всегда и это найдешь, а разве дурно то, что было; чем
же он недоволен". Если человек покоряется и доволен, то эти созданья
способны питать к нему (по воспоминаниям), навеки бесконечную, искреннюю
дружбу, даже повторить любовь при встрече. Но к делу: меня, с самого 1-го
моего приезда в Барнаул, в ноябре, поразило то, что она на меня смотрела и
недоверчиво и в то же время с некоторым любопытством. Впрочем, в короткий
срок моего там пребыванья, она была и мила и вежлива со мной. Он же принял
меня с радушием необыкновенным и чрезвычайно мне понравился. Меня поразило
тогда одно, что он, как видно, был сильно против Вас, а она в присутствии
его и многих других говорила о Вас с пренебрежением и даже с насмешкою,
смеясь над Вашим портретом, который передала мне, и говоря, что в нем
выразилась претензия и кокетство Ваше, и на мой вопрос: неужели Вы его
считаете таким? - она положительно отвечала: да. Я заметил и слышал тогда
еще кое-что. Всего не перескажешь; но в последний мой проезд я узнал наверно
вот какое поведение ее относительно Вас. (1) Le mari говорил мне наедине про
Вас, чрезвычайно серьезно, что он Вас очень любил прежде, но что Вы
оказались самым дурным человеком и что он жалеет, что знает Вас. Мне
показалось (и, может быть, я и ошибся), что он нарочно с намерением говорил
мне это, желая внушить мне, чтоб я не верил ни слову из того, что Вы будете
говорить и писать мне про X., зная, что я с Вами в дружеской переписке. По
серьезности же его я заключаю, что X. верно приняла меры и успела вооружить
его против Вас, рассказав ему, может быть, что Вы хвалитесь сношениями с
нею. Конечно, все это сделано из предосторожности, и знаете что: или она
действительно подозревает Вас почему-нибудь в нескромности насчет сношений с
нею, или это ее обыкновенная тактика, то есть чернить в глазах мужа и
следующего любовника и любовника, предшествовавшего ему. Положим, она с
мужем брала предосторожности; но рассудите: может ли любящее сердце чернить
и выставлять смешным того, кого оно любило, не имея на это причин; да если б
и были причины, то благородно ли это? Еще в Семипалатинске я слышал, что
всеобщая молва по Алтаю приписывает ей нового любовника. Так как я с этим