"Федор Михайлович Достоевский. Публицистика 1860-х годов " - читать интересную книгу автора

Но надо оговориться. Последние нелепые возгласы о нас иностранцев были
большею частию произнесены в состоянии неспокойном, во время недавних
раздоров, теперь уже, слава богу, поконченных надолго, если не навсегда, во
время войны, среди яростных боевых криков.26 А впрочем, если взять эссенцию
всех прежних мнений, до раздоров и войны, то вывод был бы почти тот же
самый. Книги налицо; можно справиться.
Что ж? будем ли мы обвинять за такое мнение иностранцев? Обвинять их в
ненависти к нам, в тупости; смеяться над их недальновидностью,
ограниченностью? Но их мнение было высказано не один раз и не кем-нибудь;
оно выговаривалось всем Западом, во всех формах и видах, и хладнокровно и с
ненавистью, и крикунами и людьми прозорливыми, и подлецами и людьми высоко
честными, и в прозе и в стихах, и в романах и в истории, и в premier-Paris27
и с ораторских трибун. Следственно, это мнение чуть ли не всеобщее, а всех
обвинять как-то трудно. Да и за что обвинять? За какую вину? Скажем прямо:
не только тут нет никакой вины, но даже мы признаем это мнение за совершенно
нормальное, то есть прямо выходящее из хода событий, несмотря на то, что
оно, разумеется, совершенно ложное. Дело в том, что иностранцы и не могут
нас понять иначе, хотя бы мы их и разуверяли в противном. Но неужели ж
разуверять? Во-первых, по всем вероятностям, французы не подпишутся на
"Время", хотя бы нашим сотрудником был сам Цицерон28, которого, впрочем, мы
бы, может быть, и не взяли в сотрудники. Следственно, не прочтут нашего
ответа; остальные немцы и подавно. Во-вторых, надо признаться, в них
действительно есть некоторая неспособность нас понять. Они и друг друга-то
не совсем хорошо понимают.
Англичанин до сих пор еще не в состоянии допустить разумности
существования француза; француз платит ему совершенно тою же монетою, даже с
процентами, несмотря ни на какие союзы, ententes cordiales29 и проч., и
проч. А между тем и тот и другой - европейцы, настоящие, главные европейцы,
представители европейцев. Где ж было им разгадать нас, русских, когда мы и
сами-то для себя загадка, по крайней мере постоянно задавали друг другу о
себе загадки. Разве славянофилы не задавали загадок западникам, а западники
славянофилам? У нас до сих пор любят ребусы. Читайте объявления об издании
журналов, и вы в этом совершенно убедитесь. И как же бы, наконец, они нас
постигли, когда одна из главнейших наших особенностей именно та, что мы не
европейцы, а они и не могут мерить иначе как на свой аршин. Да главное еще
то, что мы сами почти вплоть до сих пор постоянно и упорно рекомендовали им
себя за европейцев. Что ж могли они разобрать в такой путанице, особенно
глядя на нас? Виноваты ли они, что до сих пор у них недостает даже фактов,
чтоб составить о нас беспристрастное мнение? Чем заявили мы себя особенным,
оригинальным? Мы, напротив, даже как-то боялись сознаться в наших
оригинальностях, прятали их не только перед ними, но даже перед собою;
стыдились, что мы еще носим на себе хоть какой-нибудь свой отпечаток и никак
не можем стать вполне европейцами, укоряли себя за это, а следственно, им же
поддакивали, торопливо соглашались с ними и даже не пробовали их
переуверять. Да и кого из русских они видели? по ком судили? Правда, они
встречались со многими из наших, целых полтора века сряду. Вместе с прочими
ездил к ним и господин Греч и писал оттуда парижские письма. Вот про
господина Греча мы знаем, что он пытался было переубедить французов,
разговаривал с Сент-Бёвом, с Виктором Гюго, что явствует из его собственных