"Сергей Довлатов. Зона" - читать интересную книгу автора

бы все поняли и рассмеялись. Но для этого я слишком осторожен. Если это
случится, я буду отсиживаться на вахте каждый раз.
Я надвигаю воркутинский капюшон и распахиваю дверь соседнего барака.
Нестерпимо грохочет привязанный к скобе эмалированный чайник. Значит, в
бараке не спят. Нары пусты. Стол завален деньгами и картами. Кругом -
человек двадцать в нижнем белье. Взглянув на меня, продолжают игру.
- Не торопись, ахуна, - говорит карманник Чалый, - всех пощекочу!
- Жадность фрайера губит, - замечает валютчик Белуга.
- С довеском, - показывает карты Адам.
- Задвигаю и вывожу, - тихо роняет Купцов... Я мог бы уйти. Водворить
на место чайник и захлопнуть дверь. Клубы пара вырвались бы из натопленного
жилья. Я бы шел через зону, ориентируясь на прожекторы возле КПП, где тикают
ходики. Я мог бы остановиться, выкурить сигарету под баскетбольной корзиной.
Три минуты постоять, наблюдая, как алеет в снегу окурок. А потом на вахте я
бы слушал, как Фидель говорит о любви. Я бы даже крикнул под общий смех:
- Эй, Фидель, ты лучше расскажи, как по ошибке на старшину Евченко
забрался...
Для всего этого я недостаточно смел. Если это случится, мне уже не
зайти в барак...
Я говорю с порога:
- Когда заходит начальник, положено вставать. Зеки прикрывают карты.
- Без понта, - говорит Купцов, - сейчас нельзя...
- Это вилы, начальник, - произносит Адам. Остальные молчат. Я
протягиваю руку. Сгребаю податливые мятые бумажки. Сую в карманы и за
пазуху. Чалый хватает меня за локоть.
- Руки! - приказывает ему Купцов. И потом, обращаясь ко мне:
- Начальник, остынь!
Хлопает дверь за спиной, гремит эмалированный чайник.
Я иду к воротам. Бережно, как щенка, несу за пазухой деньги. Ощущаю на
своих плечах тяжесть всех рук, касавшихся этих мятых бумажек. Горечь всех
слез. Злую волю...
Я не заметил, как подбежали сзади. Вокруг стало тесно. Чужие тени
кинулись под ноги. Мигнула лампочка в проволочной сетке. И я упал, не
расслышав собственного крика...
В госпитале я лежал недели полторы. Над моей головой висел репродуктор.
В гладкой фанерной коробке жили мирные новости. На тумбочке стояли шахматные
фигуры вперемешку с пузырьками для лекарств. За окнами расстилался морозный
день. Пейзаж в оконной раме...
Сухое чистое белье... Мягкие шлепанцы, застиранный теплый халат...
Веселая музыка из репродуктора... Клиническая прямота и откровенность быта.
Все это заслоняло изолятор, желтые огни над лесобиржей, примерзших к
автоматам часовых. И тем не менее я вспоминал Купцова очень часто. Я не
удивился бы, пожалуй, зайди он ко мне в своей лагерной робе. Да еще и с
книгой в руках.
Я не знал, кто ударил меня возле пожарного стенда. И все же чувствовал:
неподалеку от белого лезвия мелькнула улыбка Купцова, Упала, как тень, на
его лицо...
В шлепанцах и халате я пересек заснеженный двор. Оказавшись в темпом
флигеле, натянул сапоги. Затем приехал в штаб на лесовозе. Явился к
подполковнику Гречневу. На его столе размахивал копьем чугунный витязь. Тон