"Сергей Довлатов. Зона" - читать интересную книгу автора

...Весь мир голодных и рабов...
Он вдруг странно преобразился. Сейчас это был деревенский мужик,
таинственный и хитрый, как его недавние предки. Лицо его казалось отрешенным
и грубым. Глаза были полузакрыты.
Внезапно его поддержали. Сначала один неуверенный голос, потом второй и
третий. И вот я уже слышу нестройный распадающийся хор:

...Кипит наш разум возмущенный,
На смертный бой идти готов...

Множество лиц слилось в одно дрожащее пятно. Артисты на сцене замерли.
Лебедева сжимала руками виски. Хуриев размахивал шомполом. На губах вождя
революции застыла странная мечтательная улыбка...
...Весь мир насилья мы разрушим До основанья, а затем...
Вдруг у меня болезненно сжалось горло. Впервые я был частью моей
особенной, небывалой страны. Я целиком состоял из жестокости, голода,
памяти, злобы... От слез я на минуту потерял зрение. Не думаю, чтобы кто-то
это заметил...
А потом все стихло. Последний куплет дотянули одинокие, смущенные
голоса.
- Представление окончено, - сказал Хуриев,
Опрокидывая скамейки, заключенные направились к выходу.


16 июня 1982 года. Нью-Йорк
Полагаю, наше сочинение близится к финалу. Остался последний, кусок
страниц на двадцать. Еще кое-что я сознательно решил не включать.
Я решил пренебречь самыми дикими, кровавыми и чудовищными эпизодами
лагерной жизни. Мне кажется, они выглядели бы спекулятивно. Эффект
заключался бы не в художественной ткани, а в самом материале.
Я пишу - не физиологические очерки. Я вообще пишу не о тюрьме и зеках.
Мне бы хотелось написать о жизни и людях. И не в кунсткамеру я приглашаю
своих читателей.
Развеется, я мог нагородить бог знает что. Я знал человека, который
вытатуировал у себя на лбу: "Раб МВД". После чего был натурально
скальпирован двумя тюремными лекарями. Я видел массовые оргии лесбиянок на
крыше барака. Видел, как насиловали овцу. (Для удобства рецидивист Шушаня
сунул ее задние ноги в кирзовые прохаря.) Я был на свадьбе лагерных
педерастов и даже крикнул: "Горько".
Еще раз говорю, меня интересует жизнь, а не тюрьма. И - люди, а не
монстры,
И меня абсолютно не привлекают лавр; ∙ современного Вергилия. (При всей
моей люб ви к Шаламову.) Достаточно того, что я работал экскурсоводом в
Пушкинском заповеднике,.,
Недавно злющий Гелис мне сказал:
- Ты все боишься, чтобы не получилось как у Шаламова. Не бойся. Не
получится...
Я понимаю, это так, мягкая дружеская ирония. И все-таки зачем же
переписывать Шаламова? Или даже Толстого вместе с Пушкиным, Лермонтовым,
Ржевским?.. Зачем перекраивать Александра Дюма, как это сделал Фицджеральд?