"Сергей Довлатов. Письма к Владимовым" - читать интересную книгу автора

НТС стало с очевидностью невозможным, и Владимов с поста главного редактора
смещается.
Сергей Довлатов появился на Западе пятью годами раньше Владимова - в
августе 1978 г. - и к моменту начала переписки с ним и его женой успел
достаточно поучаствовать в эмигрантской литературной жизни и насмотреться на
нее. Удовольствие оказалось не большим. Из чего не следует, что эфемерное
участие в культурном процессе на родине вспоминалось ему в розовом свете. С
былыми литературными знакомствами Довлатов покончил, как тогда ему думалось,
навсегда. Артист по своей природе, он и оставленную сцену, и оставленную
труппу из своего сознания устранил. Довлатову всегда нужен был
непосредственный контакт - как со зрителями, так и с коллегами по цеху.
Другое дело, что он склонен был распознавать среди них волков в овечьей
шкуре. Не будем удивляться - ведь и сам писатель овечкой не был. Что же
касается литературных закутов как таковых, то по письмам Довлатова особенно
хорошо видно, зачем туда одинокие творческие особи наведываются. Недаром
шапочного разбора дружки называли Сергея в молодости Серым.
Понятно теперь, почему излюбленным способом свободного общения с себе
подобными и себе не подобными для Довлатова служила переписка. При всех
очевидных, прославленных его друзьями и подругами способностях к застольному
и интимному витийству он полагал, что наиболее убедителен все же на письме,
опасался неприятия своей импульсивной личности, непредсказуемости
собственных реакций. Опыт в этом отношении за свою недолгую жизнь он
приобрел скорее горький, чем радостный. Им и объясняется одно психологически
очень важное его признание в письме к Владимову: "Я, наверное, единственный
автор, который письма пишет с бульшим удовольствием, чем рассказы". Еще бы
не так! Это была неутолимая жажда прорвать блокаду непонимания, к которой,
ему казалось, он был пожизненно приговорен.
Всю жизнь с отчаянием познавая самого себя, Сергей не мог не относиться
со скепсисом и к окружающим, во всякой добропорядочности видел бутафорию.
Отменно вежливым он бывал как раз в тех мучительных случаях, когда
чувствовал себя лишним. Ведь и симпатичнейшие из его персонажей самые что ни
на есть лишние люди.
Но точно так же, как своим изгойством, "из тени в свет перелетая",
Сергей бывал заворожен человеческим благородством и великодушием, без
особого труда открывая их и в себе самом. Прямую честь и достоинство в
человеке он не отрицал никогда.
Из литераторов русского литературного рассеяния достойнейшим в
восьмидесятые годы ему виделся Георгий Владимов. К нему самому и его жене
Сергей Довлатов относился с полным душевным расположением. И мы закончим
поэтому наше маленькое вступление тем, с чего и начали, с эпизодов детства,
но уже увиденных глазами Натальи Кузнецовой. Она вспомнила о них в
некрологе, опубликованном "Русской мыслью" сразу после смерти писателя: "Я
познакомилась с ним 40 лет назад - в Комарово. Все на той же белой даче
Николая Константиновича Черкасова, которому наши отцы по очереди
редактировали (вернее, писали) его "Записки советского актера". Из тех
детских лет запомнился красивый мальчик, страшно высокий (в то время это
была редкость, и именно из-за роста "публика", заглядывавшая за забор
черкасовской дачи, принимала Сережу за сына актера). Запомнилось спокойствие
и, даже не доброта, а добродушие, редкое для мальчика этого возраста. Я
почему-то думала, что он станет актером".