"Аркадий Драгомощенко. Формирование." - читать интересную книгу автора

передумал, потому что вечер был далеко, под стать ближайшему
предгорью, и помимо того, написанное было бы сочтено неправдой, что
могло бы в дальнейшем квалифицироваться как должностное преступление,
влекущее за собой медленное срезание кожи полуденными раковинами в
прозрачных садах соли.

Улицы города были пусты, если не считать немногочисленных прохожих,
занятых сложными танцующими исчислениями. Их губы безустанно
шевелились, будто мозг их пропускал сквозь себя не числа, но имена
Бога. "Это и есть имена", - произнес один и повел ладонью перед своими
глазами. Его голубой румянец был нежен, как июньские ирисы, зрачки
светлы и расширены. Воздух позади него был неспокоен - плечи дымились
инеем. Они собирали картофель в полях. "Поля бесконечны", - сказал он.
- Душа бесследно теряется в безграничных картофельных полях и
хранилищах слов".

Мне хотелось бы рассказать вам не только о летающих серебряных иглах,
впивавшихся с тонким пением в гортани повешенных женщин, чья нагота
вовсе не смущала детей, пытливо глядевших снизу на них, покачивавших в
такт им, покачивающимся на ветру, сожженными летними упражнениями
головами. Не было никого, кто бы мог всецело принять музыку. Я был
один, и солнце подымалось там, где положено. Телефонный разговор, о
котором я упоминал вам, не полагал началом ровным счетом ничего - в
силу некоторых условий он окончил одну мою не слишком длинную и совсем
не утомительную мысль, которой я, если удастся, с вами поделюсь позже.
Но не теперь. Рощи. Я на самом деле не понимаю, зачем думать о них,
зачем это слово широкой тенью и покоем застит иные понятия и значения?
Время еще не настало. Больше никого. Человек, позвонивший мне, говорил
о еде. Он был, насколько я понимаю, поэтом, потому что безо всякого
усилия сравнил еду с хрустальной призмой, рассеивающей монотонный луч
удовлетворения простой потребности в радугу наслаждения, что мне лично
кажется безусловно претенциозным. И, тем не менее, им долго не
удавалось меня схватить, словно я был частью реальности. Немудрено.
Смерть, шедшая со мной по глиняной дороге, иногда невольно накрывала
меня своим плащом, который с исподу переливался слабыми, дымными
многоугольниками звезд, напоминавшими ледяное небо лагуны в
пятнадцатый день января, а также игру, которую недавно привез из
Гонконга приятель. Сильный южный ветер дул нам в лицо. Я сказал, когда
на мгновение меня прижало к ее боку: "Так, как же быть? Мне снился наш
прежний дом, которого нет в помине. Мне снилось, что я подхожу к нему
с улицы и вижу - у крыльца новые тесовые столбы, а во дворе там и сям
разбросаны полки для цветов, тоже новые, и повсюду пахнет свежей
стружкой. Утром я понял, что в эту ночь умерла моя мать. Но она
позвонила днем и сказала, что неожиданно выздоровела..."

Розы ветров, вращаясь с низким гулом, раскрывали усеянные зрачками
лепестки. Мы шли, и ее веер, который она несла перед собой раскрытым,
с тем чтобы никто из встречных не глянул ей в глаза, напоминал
брызнувший в стороны пук бритв, источавших силу беззвучия и
неукротимости. Комья замерзшей земли ранили мои босые ноги, но раны не