"Аркадий Драгомощенко. Формирование." - читать интересную книгу автора

из времен, но вниз, к его едва бьющейся поросли, не отрываясь лицом от
груди, слизывая капли, выступавшие на коже, краешком глаза схватывая
дугу овала и сразу же темный ореол соска, чтобы еще через несколько
мгновений, связав все ваши запахи в единое желание, выплеснуть их,
выпить, опустошить, чтобы снова - ждать в пожирающем ожидании,
изобличающем все, из чего мы состоим. Изреченности?

Стивен Тулмин пишет о неких датах-пунктах, в которых по мере
исторического развития вступают в действие (неощутимо, однако
необратимо, подчеркивает он) новые факторы, влияния или идеи,
результаты чего непредсказуемы. Ничего ошеломляющего в этой мысли нет.
Если не предположить, что в личностном опыте или в комплексе
идеологических сценариев, заключенном в опыте и постоянно его
образующем наряду с другими прагматическими данными, происходит тот же
процесс замещения - при котором некоторые "идеи" точно так же
неощутимо и необратимо вступают во взаимодействие с иными: обычный
процесс перекрестного опыления и вживления. Отношения Федорова и
Соловьева до какой-то степени являются примером того, как, невзирая на
желание первого и сочувственное понимание второго, а, главное,
несмотря на некоторые, привлекающие внимание сегодняшних
исследователей, совпадения в высказываниях, такого "вживления" не
произошло. Соловьев так и не высказал публичного одобрения идее
"общего дела", причем, что важно, не ввел в сферу публичности и
"потребления" (обмена) ее саму, чего от него упорно добивался и
напрасно ждал Федоров более, чем десять лет. С момента своего письма,
где он изливает раздражение и горечь, Федоров и его идея становятся
одним экзотическим целым, обретая место на полях плохо сброшюрованного
манускрипта русской философии, - вплоть до момента реинкарнации в
Калуге. Его маргинальность, однако, продолжает питать альтернативную
мысль, поскольку сама "концепция маргинальности", как пишет в 80-х
Джордж Юдис (Marginality and the Ethics of Survival) есть, собственно,
"концепция, оседлавшая модернизм и постмодернизм, - она
[маргинальность] является оператором во множественных утопиях и
радикальных гетеротопиях, следуя логике исключения в первых и тактике
необычности в последних". Исключенная (по недомыслию?) из
коммунистической утопии, но неустанно привлекающая внимание своей
"необычностью" в обществе распада производственных отношений, которым
обернулось утопия, идея воскрешения всех мертвых отцов может
рассматриваться по-разному... Ее привлекательность и очарование, по-
видимому, заключается в том, что она как бы напоминает, подсознательно
возвращает к привычно-устойчивым принципам онтологии марксизма -
действительно, она как бы заменяет идею Океана, Хроноса, пожирающего и
порождающего себя, охватывающего и содержащего бытие мира, отделяя его
от ничто (от Хаоса, не-из-реченности). Чтобы производить этот мир, эту
реальность, необходимо, по словам Маркса, "соединяться известным
образом для совместной деятельности", однако философия такого общего
дела, не обладая возможностью вторжения/изменения парадигмы "конца и
цели", изначально обречена на нескончаемое пародирование и
самоизживание. Вторжение же в пространство этих двух терминов есть
вторжение в актуальную реальность субъекта, то есть, обыкновенное