"Аркадий Драгомощенко. Воссоединение потока" - читать интересную книгу автора

сна в Бытие, чтобы стать "невидимым", ибо, говорил Горгий: "Быть есть
невидимое, если оно не достигает того, чтобы казаться, казаться есть
же нечто бессильное, если оно не достигает того, чтобы быть". Но на
самом деле оно остается таким, каким было, уходя на время из памяти,
из чего вытекает: поиски и обретение иного вместо искомого. Мы
утрачивали представление о собственном подобии в своем облике, и блики
управляли явлением и исчезновением растений, воздуха, чисел,
исписанных сквозным огнем. И так далее. Все, что не разбито, сожжено
или утоплено. Не оказывается ли письмо перечнем, перечислением - и
только! - неких раздражителей, вызывающих закрепленные в коллективном
опыте ответы? Справедлив ли такой вопрос? Если да, то чтение есть
переживание этих, сохраняемых памятью, реакций, - играть на таком
"инструменте", оказывается, не столь трудно, как казалось иным
персонажам. Даже фиктивное или же намеренно избранное безумие не...
Так: даже предполагаемые кем-либо сплетения реакций-ответов не... Так.
Но как? Бесспорно, дело в количестве такого рода "закреплений". У
одного словосочетание "томас манн" вызывает благостную реакцию
успокоения, связанную очевидно с "первыми встречами" с многотомным
собранием сочинений писателя в нежном возрасте, когда на улицах не
убивали просто так, и "волшебная гора" обещала смутные, но
гарантированные привилегии.


Каждый выращивает свою пустыню, как Императоры кристаллы одиночества.
Вероятно, дело в количестве и в возможности это количество уместить в
чем-то. Но в чем? В вопрос о справедливости? Или же все обстоит
совершенно иначе, и то, что я называю "реакциями", является в
действительности некими средоточиями ожидания означения, иными
словами: мы состоим из роя предозначаемых, дремлющих, как дремлет,
свисая с ветви, пчелиный рой, и тогда это, желающее быть означенным,
ожидает некоего проявления/предьявления в речи, чтобы стать..? Но мы
говорили о письме, поскольку упоминалось повествование, рассказ, было
дано обещание, и все это давно записано, все это можно прочесть,
возвратясь к первому абзацу, где "следующее повествование, в котором
одновременно с пересказом истории о "превращении сомнения в
существование" и "торжестве обретения добродетели" рассказывается о
снеге, мокнущем на подоконнике, о неизвестных серых птицах", etc.


Я высказал это девочке, но, скорее всего, она не до конца поняла меня,
что, вопреки ожиданию, меня никоим образом не удручило, ибо я, конечно
же, провидел время, - длительность и исход... - глядя на ее
безутешные слезы, не смея отирать их (что скажут другие?), когда она
превратится в женщину, а я, стоя на грязном и мокром тротуаре с
поднятой рукой, не касаясь ее лица, скажу (намеренно будучи при том
многословен, - чтоб удержать подольше): "Имена, упоминавшиеся едва ли
не со сладострастьем во многих критических штудиях, ставших со
временем все отчетливее напоминать описания путешествий в
средневековый Китай, действительно казались ни чем иным, но только
мерцающим, завораживающим кодом, птичьим языком, зеркальность которого