"Аркадий Драгомощенко. Краткое осязание." - читать интересную книгу автора

Снова сухо и тепло, скоро прилетят скворцы. Лето  хорошая пора. С
утра мы пошли на покос. Вечером за ужином каждый рассказывал, как он
провел день. Чужие вещи брать стыдно. Бедность не порок и не порог.
Дальше тоже есть. Моя радость, читаю я, заключалась вo внезапной
остановке всего моего размеренного, осуществленного в ладу остального,
естества. Подрывное действие одиночества. Сплошные формы черного,
восхищающие полнотой совершенства, в приближении обнаруживают
неоднородность, зернистость. Вторжение материала в материал. И даже
этого было достаточно, чтобы понять, как образуются привязанности к
той или иной вещи, предназначение которых заключается в неустанной
способности связывать или  проще  походить на другие. Мне
недостаточно ни сообщения, ни его автономного бытия. Можно будет
сказать, что сообщение, как некое универсальное понятие, полностью
исчерпано для меня. Больше этого не повторится. При рассмотрении стена
оказывается строгой структурой отверстий, взаимосвязанных с собой
разнообразно и сложно: их связи образуют медленную катастрофу.


Сеть зияний предстает стеной. Задача заключается в проникновении в
поры. Когда раздался стук в двери, никто не повернул головы.
Коррумпированное общество насилия отражает все пороки политики
правительства. Книга раскрывает огромный мир, совмещая в себе
аллегорию, лиризм, мудрость и настоящий, захватывающий saspense.
Символический мир денег, его космогония, катаклизмы до смехотворного
отчетливое подобие: деньги означают деньги. Риторика денежного
обращения тяготеет к метонимии. Поэтика инфляции. Теперь о звездах.
Теперь о том, что должно оставаться тем, что оно есть и о том, как то,
чему надлежит оставаться все тем же, начинает очаровывать мысль своей
иллюзорностью. Или же своей принадлежностью к долженствованию,
полагаемому мыслью в воображение. Вообрази, что нас нет, а теперь
вообрази, что, не будучи, мы тем не менее есть и, не бытуя, прибываем,
ничего не исполняя, в это двоякое пребывание. Но я не одержим ни
единой мыслью, я вполне прозрачен и только внимательно смотрю на
предметы, огибая их своим убыванием. Как, например, в тот вечер, когда
в дверь неожиданно постучали, и все повернули головы на стук. Кажется,
на стене висела картина, заключавшая в себе несколько изображений,
плавно, в зависимости от освещения, сменявших друг друга. Не
доводилось ли тебе иногда, переходя через ласковую пустошь предсна,
воображать, что ты натягиваешь лук, кладешь стрелу, отпускаешь тетиву,
но стрела, вместо того, чтобы лечь в вожделенную длинноту траектории,
предполагаемой всеми обстоятельствами, неловко и плохо падает у ног,
сламывая углом необыкновенно желанную линию  нить, натянутую незримой
струной к некоему концу? Еще раз, я прошу тебя, еще раз. Это требует
терпения. Но как, но зачем! Это изображение не оправдывает себя в том,
что оно якобы должно служить оправданием  мой глаз бережно расколот,
его фрагменты слегка раздвинуты, с тем, чтобы в меня устремилось
видимое. Мы устраняем преграду между собой и тем, что мы создали,
подчинив себя созданному. Но вряд ли я одержим какой бы то мыслью. Кто
бы это мог быть? Кто бы это в такой поздний час вознамерился посетить
нас (включая меня)? Кому нужна наша вечерняя, невнятная жизнь?