"Аркадий Драгомощенко. На елке постмодернизма" - читать интересную книгу автора

коммуникативности, новых реальностей оказывается как бы на периферии
реального -- обыкновенным продуктом, в худшем случае -- фетишем.
Однако и сами представления Малларме о поэтическом языке и самой Книге
являют пример тончайшей двойственности, в которой заложено именно то,
о чем позже говорит Бланшо, как о труде отказа от веры, что вся
литература есть только новое начинание, но никак не "повторение
предшествующего поражения, возникающего из невозможности начать
заново"5. Именно, желание Малларме устранить из литературы свое "я"
ради существа книги, желание, переросшее в одержимость, проводит
резкую черту предчувствия, отделяющую "высокий модернизм" от концепции
личности, "Я" в сегодня, изведенного из империи удовольствия (все
проекты "блага", "хорошего", "прекрасного", "гармонического" разре-
шения, etc. происходят именно из принципа удовольствия -- революции не
исключение).

Классическая этика предполагала человека, как некое верное отражение
высшего принципа (рационального, божественного), мудрость понималась
как постижение этого принципа, в котором обреталось единство. Но,
преступая принцип удовольствия и покидая лоно компенсационной машины
этики (мифа или мимезиса) человек оказывается в реальном, в области,
где его привычные суждения, прежде всего о себе, теряют силу, ничего
не описывая, где его язык полностью неадекватен ничему, а более того
любой попытке описания факта--почему или что отделяет нас от самих
____________________
3 Гегель, Фенеменология духа, пер. Г. Шпета, Собр. соч., Москва, 1959,
стр. 314.
4 Gilles Deleuze - Felix Guattari, A Thousand Plateaus, University of
Minnesota Press, Minneapolis, 1987, стр. xiii.
5 Poul de Mann, Blindness and Insight, Minnesota Press, Minneapolis,
1983. стр. 73.
себя а, следовательно, друг от друга. Но чем заполняется это
смыслообразующее н-и-ч-е-г-о, каким образом возникает в нем беско-
нечная недостаточность воображения, локуса одновременно соединяющего и
разъединяющего? Чистое искусство (каково бы оно ни было -- романтизм,
реализм, модернизм и пр), чистая книга, культура, сияющая, как тигель
зеркала без отражения (не говоря о "отображении"), как точка схода
всех устремлений, превращаются в разомкнутый осознанный процесс
исследования возможности самой возможности, сокрытой в нескончаемых
слоях выставляемой явности. Выход к бреши, отделяющей себя от себя
подобен неустанно повторяющемуся выходу на/за край культуры в тот
момент, когда та становится лишь только убежищем и ничем больше.
Возможно именно здесь Бодрияр совершает легкую ошибку, начинаю свою
сагу о симулякрах и обольщениях, не учитывая того, что по словам
Феликса Гватарри эффективность такого изследования "коренится по
существу в его способности осуществлять активные, процессуальные
разрывы внутри семиотически структурированных значенствующих и
означающих тканей, исходя из которых оно запускает новые референ-
ционные универсумы"6.

Эти иные практики требуют иного конституирования "Я", иного подхода к