"Билл Драммонд. Дурная мудрость " - читать интересную книгу автора

по стеклу нашего запредельного ужаса. - Любимый мой, кто не смеет назвать
свое имя вслух! - Жалобные стенания Оскара вонзались нам в уши безжалостной
электродрелью. - Подари мне наслаждение!
Со свирепым рычанием Гимпо выбрался из липких колышущихся объятий
своего тучного обожателя. Глаза нашего друга бешено вращались, и я уже
чувствовал запах озона - предвестие беды: апокалипсическая мощь природы,
настроенной на безжалостную и кровавую бойню, приливные волны крови,
землетрясения, разорванные сухожилия, связки и сфинктеры. Волосы Гимпо
искрились грозовыми разрядами, глаза метали гомофобские молнии; у него изо
рта вырвалась черная эктоплазма и разлетелась по комнате, как электрическая
саранча; дикие вопли - как звуковая дорожка к видеоролику о диких зверях,
потрошащих друг друга; крупный клан - зубы акулы в ошметках мяса, черные
глазки - сквозь толщу океанской воды, порозовевшей от крови; очень четкие
цветные снимки сердца, вскрытого хирургическим скальпелем; Чарли Мэнсон;
Кровавое лето Сэма; техасская резня бензопилой; Джек-Потрошитель; Тед Банди,
режущий трупы; детоубийца; кровь, дерьмо и спермач.
Держась за торчавшие шейные позвонки, как за ручку, Гимпо вертел у себя
над головой оторванной головой Оскара и одновременно пинал ногами его
безголовое тело, которое все еще судорожно подергивалось на полу.
- Гомик! Пидор! Мудак злоебучий! Козел! Извращенец! Уебок драный! -
Гимпо сопровождал свои действия всеми ругательными словами, которые только
есть в словаре "грязной лексики". Он был вне себя. Он превращал труп
Оскара - верней, то немногое, что еще оставалось от этого трупа, - в
кровавую жижу, замешанную с дерьмом: этакий изуверский Джексон Поллок,
кладущий яростные мазки на истерзанный холст - композиция из разорванных
задниц и расчлененных тел.
И вдруг сквозь кровавый туман, застилавший пространство, пробился
пропитой хриплый голос Кейта:
- Бесполезно, приятель. Его не убьешь. Уж поверь мне: я знаю. Сколько
раз я пытался его прикончить. Стрелял в него, и все дела. Понимаешь, в чем
дело. Этот мудак обожает, когда его убивают. Ему это нравится, бля. Его это,
бля, возбуждает.
И точно. Эта дрожащая масса из разодранной плоти, этот раскромсанный
кровяной студень - он дрочил! Из его разбитого рта, в котором уже не
осталось зубов, вырывался кошмарный скрежещущий смех. Гимпо стошнило.
- Спасибо, Бози, - прошепелявила оторванная беззубая голова,
угнездившаяся поверх развороченной, выпотрошенной туши. Гимпо заорал дурным
голосом и пнул эту кошмарную тушу еще раз. От нее отлетело что-то красное,
маленькое и круглое - отлетело и плюхнулось мне на колени. Это был глаз.
Глаз Оскара. Он как будто смотрел на меня. А я, потрясенный, смотрел на
него. А потом рассеялся, вспомнив "Историю глаза" Жоржа Батая и "Сатори в
Париже" Керуака. Кейт потихонечку двинул обратно в бар. Мы с Биллом - тоже.
Гимпо мы звать не стали: сам придет, когда малость остынет.
Кейт открыл третью бутылку бурбона, и чего-то бормочет себе под нос, и
смеется. Мы подходим к нему.
- Забавно все вышло, да. - Кейт протянул нам какой-то листок. - Вот.
Телефон того шамана.
Билл развернул пожелтевший листок с истинным благоговением. Его глаза
широко распахнулись, а потом превратились в узенькие щелки. Он очень
серьезно взглянул на Кейта, прямо в его затуманенные глаза, и положил руку