"Антология фантастических рассказов. Том 5" - читать интересную книгу автора (Алдани Лино, Борунь Кшиштоф, Буль Пьер, Эме...)III— Не согласен! Состояние, в котором находится этот человек, не похоже на психоз. Характер кривой «альфа-37» вовсе не говорит о дементуальном смещении точки равновесия. Кама подняла голову, склоненную над графиками, и откинула рукой упавшую на лоб прядь светло-рыжих волос. Сидящий напротив диагнометрист Ром Балич недоверчиво пожал плечами. — И, однако, в его поведении налицо все признаки парафренического галлюциативного комплекса. Совершенно очевидно, что это парамнезия. — Иначе не объяснишь… Но это чрезвычайно редкий случай. Не помню, чтобы я когда-либо слышала о чем-нибудь подобном. Никаких функциональных аномалий в ретикулярной системе. Кривая Петрова абсолютно правильная. Лучшей и желать нельзя. Концептолог Гарда поднялся с кресла и подошел к столу. Некоторое время просматривал пленку. Наконец нашел то, что искал. — Рефлекс Симонса-Калиского тоже совершенно нормален, — кивнул он Каме. — Ну, а как прошли испытания? — В принципе обнадеживающе. Правда, показатель интеллекта ниже среднего, но это еще ни о чем не говорит. Связи правильные. «Свежая память», можно сказать, изумительная. Я не обнаружила никаких нарушений. — Кама готова утверждать, что этот тип — образец психического здоровья, — ядовито заметил Балич. — Как можно говорить об изумительной памяти человека, не помнящего даже, кто он? Брови Камы изогнулись гневной дугой. — Сейчас я говорю о результатах тестов, — холодно ответила она. — Не вижу противоречия. «Свежая память» может быть прекрасной, так как амнезия имеет регрессивный характер. — Стало быть, ты считаешь, что потеря памяти наступила в результате потрясения, вызванного падением метеорита? — спросил Гарда. — Никаких следов механического или термического поражения не отмечено… — Я думаю скорее о психическом потрясении. — Я хотел бы вернуться к основному вопросу, — начал Балич. — Кама считает, что пациент — совершенно нормальный человек, потерявший память. Парамнезию в такой форме, как в данном случае, нельзя считать последствием шока. Может ли психически нормальный человек верить, что он средневековый монах? Тут совершенно явно проявляется утрата способности критически оценивать факты. В системе его памяти закрепились стереотипы, являющиеся слепком болезненных галлюцинаций, архаических сведений и деформированных фрагментов действительности. Мне кажется, большинство признаков говорит о парафрении. Кроме того, страх… Ведь он постоянно чего-то боится! — Вот-вот — подхватила Кама. — Ром исследовал больного только раз, я наблюдаю за ним уже четвертый день. Это, несомненно, субъект с психопатическими наклонностями, но, кроме того, он ведет себя так, будто его галлюцинации являются реальностью — других патологических признаков я не наблюдала. Я пыталась применить двунаправленную терапию. Безрезультатно. Депрессивная реакция, как у нормального человека. Уверяю тебя, Ром, это наверняка шизофрения. — А может, он просто притворяется? — вставил концептолог. — Нет. Вначале я тоже думала… Но нет. Его галлюцинации весьма связны и представляют собой логическое целое. Правда, я не специалист в области истории религиозных верований, обычаев и языка шестнадцатого века, но до сих пор я не обнаружила у него ни одной реакции, противоречащей галлюцинациям. Нормальный человек не может с такой железной последовательностью играть роль средневекового монаха. Именно это, мне кажется, говорит о том, что в данном случае мы имеем дело с необычным феноменом. Скажу больше, — оживленно продолжала Кама, — зондирование подсознания тоже не принесло ничего нового. Тот же круг понятий, тот же словарь. Я проверяла кодовые ассоциации. То же самое. Реакции такие, словно он действительно никогда не знал интеряза. — Невероятно! — воскликнул диагнометрист. — Однако это так. Можешь проверить записи. Характерные изменения кривой вызывают только латынь и немецкий язык шестнадцатого века. Реакция на интеряз, итальянский, английский, французский, польский или русский появляется только в случаях аналогичного с латынью или немецким звучания слов. Я передала ленту лингвоанализатору… — Ну и как? — Представь себе, он действительно бегло говорит на средневековой латыни и немецком! — Это только подтверждает гипотезу, что он отличный знаток того периода. — Он утверждает, что его зовут Модестус Мюнх. — Модестус Мюнх? — повторил Гарда и задумался. — При нем не оказалось персонкода, — заметила Кама. — Знаю, — кивнул ученый. — Странно, конечно, но это не наша забота. Придет ответ Глобинфа, и все выяснится. Скажи, с ним можно сейчас побеседовать? — Конечно. Перевод с латыни на интеряз и обратно уже запрограммирован. — Что он сейчас делает? — Лежит на полу лицом вниз. Наверно, молится. Кама подошла к столику и включила визию. На экране появились просторная комната и мужчина в голубом больничном халате, лежащий крестом на полу. — Интересно, — пробормотал Гарда и, обращаясь к Каме, спросил: — Он вообще не покидает свою спальню? — Очень неохотно. Выходит только на террасу и часами смотрит вниз на город. — Интересно, — повторил концептолог. Когда они входили в комнату, мужчина стоял на террасе и смотрел вниз. — К тебе гости, — бросила с порога Дарецкая. Он медленно повернул голову, и на его лице, сосредоточенном и напряженном, отразился страх, смешанный с радостью. — Это профессор Гарда. Познакомьтесь! — представила ученого Кама. Мужчина сделал шаг вперед и уже собрался было упасть на колени, но девушка подхватила его под руку и, подводя к Гарде, укоризненно сказала: — Зачем это? Я же тебе говорила, не надо становиться на колени. Не надо. — Да, госпожа, — покорно кивнул он. — Доволен ли ты комнатой, брат Модест? — спросил концептолог. Но мужчина в больничном халате не понял вопроса, хотя лингвистический автомат перевел слова Гарды безошибочно. — Я слушаю тебя, господин. — Я спрашиваю, нравится ли тебе у нас? Как ты себя чувствуешь? — Разве могу я не ликовать? — оживленно ответил мужчина. — Мог ли я надеяться, что очи столь ничтожного червя, как я, узрят царство божие на Земле? — Доктор Дарецкая говорила, что ты прошел сквозь ад? — подхватил Балич. — Ты сказал, господин. Мыслю, однако, что то был не ад, а только чистилище. Ибо вышел из него. Видно, такова воля господня. Бил там, бо заслужил, ибо грешник есьм и человек, духом слабый. Однако же удалось мне устоять против демонов и пособников их. — И ты видел сатану? С рогами и хвостом? — допытывался диагнометрист. — Видел, как тебя по воле божьей зрю! Но у чертей оных ни рогов, ни хвостов не было: пауков вид приняли они. — Вот! Опять постоянно повторяющийся мотив дьявола-паука, — заметила Кама по-польски. — И долго мучили тебя эти пауки? — Не знаю, господин. Бывши там, думал я, что уходят лета, теперь же помню только как бы дни… Но то были века. Когда я был теми дьяволами изловлен, шло лето господне 1593. Ныне же, как поведала мне госпожа, — он взволнованно показал на Каму, наклоняя голову, — от рождества господа нашего, Иисуса Христа, ушло уже лет 2034. — Твое пребывание в чистилище длилось больше четырехсот сорока лет? — Ты сказал, господин. — Скажи нам еще, брат, — начал Гарда, но не окончил, потому что Кама подняла руку, давая знак, что получила сигнал телефонного аппарата. Наступила тишина. Гарда и Балич, а потом и «монах» напряженно смотрели на Каму, словно хотели прочесть на ее лице, что происходит в ее мозгу. Впрочем, ясно было одно: с каждой минутой лицо девушки выражало все большее удивление. Наконец она опустила руку. — Пришел ответ из Глобинфа, — обратилась она к Гарде и Баличу по-польски. — Трудно поверить, но поиски дали отрицательный результат. Они перерыли все реестры. Такой свойствограммы не нашли. — Но это же невозможно! Ни один человек, живущий в Солнечной системе, не может оказаться вне реестра! — И однако… — Значит, система небезотказна. — А может, просто он не был вписан? — Кама искала объяснения загадки. — Тогда становится понятным, почему при нем не оказалось персонкода. — Не знаю, что и подумать, — пожал плечами Балич. — Ясно, что с точки зрения права этот твой брат Модестус — человек несуществующий. — И, улыбнувшись, добавил: — А может, он действительно пробрался к нам из 1593 года? С помощью какой-нибудь чудесной машины времени? Гарда неодобрительно взглянул на Балича. — Не надо шутить, коллега, — сказал он. — Нам нужно решить, в каком направлении продолжать исследования. Но не здесь… — Он кивнул в сторону Модестуса, который вначале удивленно, а потом с явным беспокойством наблюдал за оживленным диалогом ученых, который они вели на незнакомом ему языке. — Пойдемте в лабораторию, — согласилась Кама. — До свидания, Модест, — обратилась она к монаху, переходя на интеряз. — А ты… ты вернешься сюда, ко мне? — тревожно спросил тот. — Вернусь. Скоро вернусь. Не волнуйся, — улыбнулась она и дружески протянула ему руку. Он быстро наклонился и поцеловал край ее рабочей куртки. — Модест, я же тебе говорила… Он опустил глаза, как маленький напроказивший мальчишка. |
||
|