"Владимир Дроздов. Два рассказа бывшего курсанта (авт.сб. "Над Миусом")" - читать интересную книгу автора

виляньем самолета, нажимая на ножные педали. Увы, ничего не выходило.
Казалось, машина внезапно взбесилась, вышла из подчинения. И тут я
услышал в наушниках тихий смех.
И понял: инструктор помогал мне при взлете, а теперь, на менее
ответственном участке полета, бросил управление.
Конечно, с меня соскочило все мое школярское зазнайство. И мне
понадобилось еще шестьдесят провозных полетов с инструктором, прежде чем я
смог вылететь самостоятельно. Но у Леши Семенова вылет состоялся всего
лишь после сорока семи полетов с инструктором.
И Коле Тарасову потребовалось только пятьдесят четыре. .. А вот Чернову
дали двести шестьдесят семь, однако выпустить его одного так и не решились.
Опять же поначалу мы только хохотали. Очень уж уморительно залезал
Чернов в кабину: неловко оскользаясь на плоскости, умудряясь застревать
носком сапога между расчалками... А когда наконец оказывался на сиденье,
лицо его как-то странно менялось. Может быть, он боялся? Все знали, что, в
отличие от учебной машины, "эр-первый" не прощает летчику ни малейшей
ошибки.
Целиком деревянный (даже стойки и ось шасси, даже сами колеса), он был
хрупок. На посадку следовало заходить строго в плоскости ветра. Садиться
хотя бы при крохотном боковом дуновении было равносильно самоубийству -
"эр-первый" не выносил сноса. Шасси немедленно складывалось под фюзеляж, и
машина принималась кувыркаться через голову, на глазах разламываясь в
щепки. И при разбеге на взлете вплоть до отрыва от земли надо было во что
бы то ни стало удерживать самолет на идеальной прямой. Даже небольшой
отворот в сторону грозил катастрофой. А все-таки никого из курсантов не
отчисляли - возили, что называется, до победы.
Инструктор еще только подавал Чернову команду:
"Выруливай!" - как уж нелепо перекашивался, уходил на сторону рот
Чернова, закатывались, даже полузакрывались его глаза, нос и подбородок
задирались кверху.
Чернов переставал видеть и слышать - впадал в какой-то транс. Правда,
при этом он не забывал брать ручку управления и прямо-таки бульдожьей
хваткой вцеплялся в сектор газа. Рывком Чернов толкал его вперед. Конечно,
мотор не выдерживал грубости - захлебывался, глох.
Инструктор изощрялся в весьма нелестных выражениях.
Л нам, сопровождающим у крыла, приходилось снова и снова дергать за
винт - в десятый, в двадцатый раз заводить мотор.
И вскоре спектакль надоел всем. Мы уже не смеялись-кляли Чернова,
старались под любым предлогом увильнуть от сопровождения его самолета.
Потом попробовали бросать жребий, наконец установили строгую
очередность... Нет, этот медведь явно не собирался вылетать самостоятельно.
Чтобы окончательно убедиться в полной неспособности Чернова к летному
делу, с ним полетел командир отряда Брок. Мне нравился Брок, я подозревал
в нем романтическую натуру. Высокий, худой, подтянутый и немногословный,
он казался похожим на одного из моих любимейших героев-на лейтенанта
Шмидта. Во всяком случае, Брок был великолепным летчиком.
И вот Чернов и Брок ушли в далекую зону - над лесничеством. С аэродрома
мы видели, как они набрали две тысячи метров, как начали делать мертвую
петлю... Однако не кончили-в верхней точке свалились на крыло.
Ну да чего хорошего можно было ждать от Чернова!