"Юрий Дружников. Последний урок (Микророман)" - читать интересную книгу автора

приступил, как обычно, к опросу. Двоечников опрашивать было неуместно,
отличников как-то неловко: зачем ему явная показуха? Он стал вызывать
средних. Средние отвечали средне, даже хуже, чем обычно, испуганные своей
исторической миссией.
Оглядывая класс, учитель не мог себе простить, что сболтнул полковнику
о Толике. Распустил нюни на старости лет. Приехал бы тот - хорошо, а нет -
никто бы не узнал.
Гости шепотом переговаривались о всякой всячине, не имеющей к уроку
отношения. Ребята оглядывались на дверь, ожидая явления академика. Сидя за
партой с долговязым двоечником, Гуров следил за стрелкой часов и осторожно
поглядывал то на завроно, то на инструктора райкома. Те были непроницаемы.
Поначалу Гуров ждал, что с минуты на минуту дверь откроется и академик
Дорофеенко, побрякивая лауреатскими медалями, прошествует в класс в
сопровождении эскорта пионеров. Это будет кульминационным моментом урока.
Если Комарик не сообразит вызвать знаменитого ученика к доске, можно будет
тактично подсказать. Выступление академика на школьном уроке географии -
такое в "Вечерке" прозвучит неплохо. Но вот уже скоро полурока. Дорофеенко
не появился и не появится, иллюзии ни к чему. Небось, Комарик просто
свистнул, рассчитывая на поддержку, чтобы на пенсию не уходить.
Пал Палыч подошел к карте и водя указкой начал говорить. Он умел
интересно рассказывать. Но сейчас директор, слушая его вполуха, наблюдал за
классом. Не слушают. Думают о своем, зевают, записочки передают, хихикают.
Для них это важное мероприятие на другой волне. Нет, старость понять и
уважить можем только мы, взрослые. Не слишком ли жестоко поступает школа? Но
ведь так устроен мир. Мне велели только нажать кнопку. Даже с точки зрения
общечеловеческой морали, хотя она нам и не указ, иного выхода не дано.
Молодежь подпирает и выталкивает стариков. Замена у меня на примете
подходящая: географичка молодая, вроде неглупая, русская, партийная. А
главное, симпатичная внешне. Есть на что глаз положить, и не только глаз.
Комарик вдруг замолк. Спазм сдавил горло. Слова запрыгали, заметались,
заклокотали, бессильные сорваться с языка. Страх сказать не то давил на него
всю жизнь, урезал его ум, обкорнал знания. Он чувствовал, что превратился в
ничтожество, но что он мог поделать, как мог иначе жить? Наступила неловкая
тишина. Глотнул, начал фразу, снова глотнул. Гуров поднял бровь, подумал
было: вот и забывать стал старик, склероз. Наконец Пал Палыч совладал с
собой, откашлялся, заговорил. Внутренние часы его сработали. Едва он
произнес последнее слово, зазвенел звонок.
Отличница Сарычева вытянула из-под парты букет цветов в целлофане и,
поправляя совсем короткое, детское, платье, поднесла учителю. Второй букет
остался у нее под партой.
Класс задвигался, загалдел. Все смешалось: хозяева, гости, толпящиеся у
дверей ученики второй смены, прослышавшие о том, что приехал живой академик,
который висит в коридоре.
- Пал Палыч пал.- сострил завроно на ухо корреспонденту.
- Ну как урок? Понравился?- на всякий случай спросил Гуров.
- Неплохо.- похвалил корреспондент и глянул на часы.
Он думал о том, что потратил два часа, а без академика не дадут на
полосе больше десяти строк - копеечный гонорар. Хорошо еще, фотарь зря не
таскался.
Инструктор райкома наклонился к завроно: